Сказка Левша
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Лескова Н.С.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Взяли англичане левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию
отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не
интересовались, а левшою интересовались,-- и пошли они левшу водить и все
ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и
мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились,
особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в
сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в
толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не
напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия. Перед
каждым на виду висит долбица умножения" а под рукою стирабельная дощечка:
все, что который мастер делает,-- на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а
потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на
цыфирях написано, то и наделе выходит. А придет праздник, соберутся
по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как
следует.
Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но больше всего
внимание обращал на такой Предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь
его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде
состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит:
-- Это и мы так можем.
А как до старого ружья дойдет,-- засунет палец в дуло, поводит по
стенкам и вздохнет:
-- Это,-- говорит,-- против нашего не в пример превосходнейше.
Англичане никак не могли отгадать, что такое левша замечает, а он
спрашивает:
-- Не могу ли,-- говорит,-- я знать, что наши генералы это когда-нибудь
глядели или нет? Ему говорят:
-- Которые тут были, те, должно быть, глядели.
-- А как,-- говорит,-- они были: в перчатке или без перчатки?
-- Ваши генералы,-- говорят,-- парадные, они всегда в перчатках ходят;
значит, и здесь так были.
Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и
затосковал и говорит англичанам:
-- Покорно благрдарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень
доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой
хочу.
Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому
что он на все языки не умел, а по воде плыть нехорошо было, потому что время
было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
-- Мы на буреметр,-- говорят,-- смотрели: буря будет, потонуть можешь;
это ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземиое море.
-- Это все, равно,-- отвечает,-- где умереть,-- все единственно, воля
божия, а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род
помешательства достать.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на
память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний
путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло
одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу
в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии
сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и
спросит: "Где наша Россия?"
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или
головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону
смотрит.
Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России
такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало
ужасное, а, левша все вниз в каюты нейдет -- под презентом сидит, нахлобучку
надвинул и к отечеству смотрит.
Много раз англичане приходили его в теплое место вниз звать, но он,
чтобы ему не докучали, даже отлыгаться начал.
-- Нет,-- отвечает,-- мне тут наружи лучше; а то со мною под крышей от
колтыхания морская свинка сделается.
Так все время и не сходил до особого случая и через это очень
понравился одному полшкиперу, который, на горе нашего левши, умел по-русски
говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и
так все непогоды выдерживает.
-- Молодец,-- говорит,-- рус! Выпьем!
Левша выпил.
-- А полшкипер говорит:
-- Еще!
Левша и еще выпил, и напились.
Полшкипер его и спрашивает:
-- Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?
Левша отвечает:
-- Это мое дело.
-- А если так,-- отвечал полшкипер,-- так давай держать с тобой
аглицкое парей.
Левша спрашивает:
-- Какое?
-- Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что
один, то непременно и другой" и кто кого перепьет, того и горка.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится,-- скука большая, а путина
длинная, и родного места за волною не видно -- пари держать все-таки веселее
будет.
-- Хорошо,-- говорит,-- идет!
-- Только чтоб честно.
-- Да уж это,-- говорит,-- не беспокойтесь.
Согласились и по рукам ударили.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского
Динаминде, но шли всє наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно
равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет,
так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта
рыжего, а левша говорят, будто он темен, как мурин.
Левша говорит:
-- Перекрестись и отворотись -- это черт из пучины.
А англичанин спорит, что "это морской водоглаз".
-- Хочешь,-- говорит,-- я тебя в море швырну? Ты не бойся -- он мне
тебя сейчас назад подаст.
А левша отвечает:
-- Если так, то швыряй.
Полшкипер его взял на закорки и понес к борту.
Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их
обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и
пить и есть и свое пари выдержать,-- а горячего студингу с огнем им не
подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться.
Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у
друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина
в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу -- в квартал.
Отсюда судьба их начала сильно разниться.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему
лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а
аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а
потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и
оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ дан,
чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер
заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили, возле его
изголовья на столик положили и ушли.
А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:
-- Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?
А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни
слова не отвечает, а только стонет.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с
трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике
бесплатно в больницу отправить.
Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника
поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все время на
холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой
лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у
полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного
извозчика на другого станут пересаживать, всє роняют, а поднимать станут --
ухи рвут, чтобы в память пришел.
Привезли в одну больницу -- не принимают без тугамента, привезли в
другую -- и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую -- до самого
утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что
он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в
простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать
принимают.
Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор
посадить.
А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую
гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью
съел, ерфиксом запил и говорит:
-- Где мой русский камрад? Я его искать пойду.
Оделся и побежал.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только
его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался
англичанину.
-- Мне бы,-- говорит,-- два слова государю непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
-- Разве так можно! У него,-- говорит,--хоть и шуба овечкина, так душа
человечкина.
Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел
поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: "Сходил бы ты лучше к
казаку Платову -- он простые чувства имеет".
Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал.
Платов его выслушал и про левшу вспомнил.
-- Как же, братец,-- говорит,-- очень коротко с ним знаком, даже за
волоса его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь;
потому что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию получил -- теперь меня
больше не уважают,-- а ты беги скорее к коменданту Скобелеву, он в силах и
тоже в этой части опытный, он что-нибудь сделает.
Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши болезнь и
отчего сделалась. Скобелев говорит:
-- Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо
какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах
выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора
Мартын-Сольского.
Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что
у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
-- Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть
чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою верностью левша перекрестился и помер. Мартын-Сольский сейчас
же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а
граф Чернышев на него закричал:
-- Знай,-- говорит,-- свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не
мешайся: в России на это генералы есть.
Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской
кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и
болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф Чернышев и
говорит:
-- Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то
я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал,-- тебе же и достанется.
Мартын-Сольский подумал: "И вправду отопрется",-- так и молчал.
А доведи они левшины слова в свое время до государя,-- в Крыму на войне
с неприятелем совсем бы другой оборот был.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Теперь все это уже "дела минувших дней" : и "преданья старины", хотя и
не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на
баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя.
Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда
утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он
интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух
которой схвачен метко и верно.
Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в
Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в
борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению
заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда
превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных
нынешней баснословных легенд.
Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими
приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с
гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою".
-------------------------
Примечания
[1] Кизлярки. (Прим. автора.)
[2] "Поп Федот" не с ветра взят: император Александр Павлович перед
своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея
Федотова-Чеховского, которой после того именовался "духовником его
величества", и любил ставить всем на вид это совершенно случайное
обстоятельство. Вот этот-то Федотов-Чеховский, очевидно, и есть легендарный
"поп Федот". (Прим. автора.)
Взяли англичане левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию
отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не
интересовались, а левшою интересовались,-- и пошли они левшу водить и все
ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и
мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились,
особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в
сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в
толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не
напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия. Перед
каждым на виду висит долбица умножения" а под рукою стирабельная дощечка:
все, что который мастер делает,-- на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а
потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на
цыфирях написано, то и наделе выходит. А придет праздник, соберутся
по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как
следует.
Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но больше всего
внимание обращал на такой Предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь
его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде
состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит:
-- Это и мы так можем.
А как до старого ружья дойдет,-- засунет палец в дуло, поводит по
стенкам и вздохнет:
-- Это,-- говорит,-- против нашего не в пример превосходнейше.
Англичане никак не могли отгадать, что такое левша замечает, а он
спрашивает:
-- Не могу ли,-- говорит,-- я знать, что наши генералы это когда-нибудь
глядели или нет? Ему говорят:
-- Которые тут были, те, должно быть, глядели.
-- А как,-- говорит,-- они были: в перчатке или без перчатки?
-- Ваши генералы,-- говорят,-- парадные, они всегда в перчатках ходят;
значит, и здесь так были.
Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и
затосковал и говорит англичанам:
-- Покорно благрдарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень
доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой
хочу.
Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому
что он на все языки не умел, а по воде плыть нехорошо было, потому что время
было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
-- Мы на буреметр,-- говорят,-- смотрели: буря будет, потонуть можешь;
это ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземиое море.
-- Это все, равно,-- отвечает,-- где умереть,-- все единственно, воля
божия, а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род
помешательства достать.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на
память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний
путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло
одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу
в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии
сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и
спросит: "Где наша Россия?"
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или
головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону
смотрит.
Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России
такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало
ужасное, а, левша все вниз в каюты нейдет -- под презентом сидит, нахлобучку
надвинул и к отечеству смотрит.
Много раз англичане приходили его в теплое место вниз звать, но он,
чтобы ему не докучали, даже отлыгаться начал.
-- Нет,-- отвечает,-- мне тут наружи лучше; а то со мною под крышей от
колтыхания морская свинка сделается.
Так все время и не сходил до особого случая и через это очень
понравился одному полшкиперу, который, на горе нашего левши, умел по-русски
говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и
так все непогоды выдерживает.
-- Молодец,-- говорит,-- рус! Выпьем!
Левша выпил.
-- А полшкипер говорит:
-- Еще!
Левша и еще выпил, и напились.
Полшкипер его и спрашивает:
-- Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?
Левша отвечает:
-- Это мое дело.
-- А если так,-- отвечал полшкипер,-- так давай держать с тобой
аглицкое парей.
Левша спрашивает:
-- Какое?
-- Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что
один, то непременно и другой" и кто кого перепьет, того и горка.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится,-- скука большая, а путина
длинная, и родного места за волною не видно -- пари держать все-таки веселее
будет.
-- Хорошо,-- говорит,-- идет!
-- Только чтоб честно.
-- Да уж это,-- говорит,-- не беспокойтесь.
Согласились и по рукам ударили.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского
Динаминде, но шли всє наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно
равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет,
так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта
рыжего, а левша говорят, будто он темен, как мурин.
Левша говорит:
-- Перекрестись и отворотись -- это черт из пучины.
А англичанин спорит, что "это морской водоглаз".
-- Хочешь,-- говорит,-- я тебя в море швырну? Ты не бойся -- он мне
тебя сейчас назад подаст.
А левша отвечает:
-- Если так, то швыряй.
Полшкипер его взял на закорки и понес к борту.
Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их
обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и
пить и есть и свое пари выдержать,-- а горячего студингу с огнем им не
подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться.
Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у
друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина
в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу -- в квартал.
Отсюда судьба их начала сильно разниться.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему
лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а
аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а
потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и
оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ дан,
чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер
заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили, возле его
изголовья на столик положили и ушли.
А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:
-- Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?
А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни
слова не отвечает, а только стонет.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с
трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике
бесплатно в больницу отправить.
Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника
поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все время на
холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой
лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у
полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного
извозчика на другого станут пересаживать, всє роняют, а поднимать станут --
ухи рвут, чтобы в память пришел.
Привезли в одну больницу -- не принимают без тугамента, привезли в
другую -- и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую -- до самого
утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что
он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в
простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать
принимают.
Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор
посадить.
А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую
гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью
съел, ерфиксом запил и говорит:
-- Где мой русский камрад? Я его искать пойду.
Оделся и побежал.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только
его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался
англичанину.
-- Мне бы,-- говорит,-- два слова государю непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
-- Разве так можно! У него,-- говорит,--хоть и шуба овечкина, так душа
человечкина.
Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел
поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: "Сходил бы ты лучше к
казаку Платову -- он простые чувства имеет".
Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал.
Платов его выслушал и про левшу вспомнил.
-- Как же, братец,-- говорит,-- очень коротко с ним знаком, даже за
волоса его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь;
потому что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию получил -- теперь меня
больше не уважают,-- а ты беги скорее к коменданту Скобелеву, он в силах и
тоже в этой части опытный, он что-нибудь сделает.
Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши болезнь и
отчего сделалась. Скобелев говорит:
-- Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо
какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах
выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора
Мартын-Сольского.
Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что
у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
-- Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть
чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою верностью левша перекрестился и помер. Мартын-Сольский сейчас
же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а
граф Чернышев на него закричал:
-- Знай,-- говорит,-- свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не
мешайся: в России на это генералы есть.
Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской
кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и
болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф Чернышев и
говорит:
-- Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то
я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал,-- тебе же и достанется.
Мартын-Сольский подумал: "И вправду отопрется",-- так и молчал.
А доведи они левшины слова в свое время до государя,-- в Крыму на войне
с неприятелем совсем бы другой оборот был.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Теперь все это уже "дела минувших дней" : и "преданья старины", хотя и
не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на
баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя.
Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда
утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он
интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух
которой схвачен метко и верно.
Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в
Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в
борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению
заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда
превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных
нынешней баснословных легенд.
Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими
приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с
гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою".
-------------------------
Примечания
[1] Кизлярки. (Прим. автора.)
[2] "Поп Федот" не с ветра взят: император Александр Павлович перед
своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея
Федотова-Чеховского, которой после того именовался "духовником его
величества", и любил ставить всем на вид это совершенно случайное
обстоятельство. Вот этот-то Федотов-Чеховский, очевидно, и есть легендарный
"поп Федот". (Прим. автора.)