oSkazkax.Ru > Сказки Волкова А.М. > След за кормой: 50. Плен

След за кормой: 50. Плен

След за кормой: 50. ПленРори отлично выспался в снежной хижине, позавтракал и отправился дальше — к лугам, где водилось много куропаток. Он уже побывал там дважды и каждый раз возвращался с богатой добычей. Он надеялся, что и теперь охота будет не хуже. Лук висел у него за спиной, стрел в колчане было достаточно. Он решил, что куропаток будет складывать в мешок, прицепленный у пояса. И что как только мешок наполнится, он сейчас же двинется в обратный путь. Если поднажать, Рори уже сегодня вечером доберётся до Торгильсдаля.
Поглощённый своими мыслями, Рори не заметил, как добежал до глубокой долины, которая перегораживала дорогу к месту охоты. Пригнувшись вперёд, юноша понёсся с откоса, лавируя среди молодых сосенок, и вдруг какое-то непонятное упругое препятствие сбило его с ног. Кувыркаясь, теряя лыжи, Рори покатился вниз, успев заметить, что ударился о туго натянутую кожаную верёвку.
Не успел Рори осознать, что такое с ним происходит, как из-за деревьев поднялось с десяток невысоких коренастых фигур в меховых одеждах, в высоких торбасах. У людей были загорелые желтые лица с раскосыми узкими глазами, с приплюснутыми носами, с тонкими бледными губами. Головы их были обнажены, а длинные прямые чёрные волосы перехвачены ремешком.
«Скрелинги…»[Скрéлингами гренландские поселенцы называли эскимосов. Подлинный смысл этого слова утрачен. Исследователи думают, что оно означало «бродяги» или «грязные».] — подумал Рори.
Со скрелингами ему приходилось сталкиваться в Гренландии. Небольшими партиями они приплывали на южный берег острова для меновой торговли. На тюленьи и моржовые шкуры, на рыбий зуб, на бобровые меха они выменивали железные котлы, топоры, ножи, стальные наконечники для копий и гарпунов, украшения для женской одежды… Распродав товары, скрелинги исчезали так же незаметно, как и появлялись.
За месяцы жизни в Доброй Винландии дружинники Лейфа ни разу не сталкивались со скрелингами, и считали, что окрестности Торгильсдаля совершенно безлюдны. Вот почему охотники вели себя так беспечно и в одиночку совершали далёкие вылазки. Первому расплачиваться за беспечность пришлось Рори.
Скатившись на дно долины, Рори вскочил на ноги. Лук его слетел со спины, да если бы и остался на месте, воспользоваться им юноша всё равно не успел бы. Он потянулся к ножу — на руке повисли сразу двое нападающих. Рори отбросил их, сзади накинулись ещё трое.
Началась отчаянная схватка. Похоже было на то, словно стая собак осаждает разъярённого медведя. А Рори действительно разъярило это неожиданное коварное нападение. Нож из его руки выпал и утонул в рыхлом снегу. Нападающие тоже дрались голыми руками, ни у кого из них не было оружия.
Враги с гортанным визгом набрасывались на юношу, который превосходил каждого из них ростом на голову. Рори бил их кулаками, пинал ногами, и скрелинги разлетались, как кегли. Но пушистый мех хорошо защищал от ударов, и скрелинги тут же подскакивали и снова ввязывались в драку.
На ногах скрелинги держались слабо, вся сила у них сосредоточивалась в руках. И это неудивительно: мужчина-эскимос половину жизни проводит в каяке,[Каяк — эскимосская лодка, остов которой обтягивается тюленьими шкурами. Каяк на воде очень неустойчив, но эскимосы с детства приучаются управлять им с неподражаемым уменьем.] ноги у него неподвижны, а плечи, грудь и мускулы рук от постоянной гребли развиваются чрезвычайно. Силу этих мускулов Рори чувствовал на себе. Стоило с трудом отодрать от себя одного нападающего, как в него вцеплялся другой. Какого-то щупленького, но упорного паренька Рори ухватил за сапог — разорванный камикер[Так эскимосы называют сапоги.] полетел в снег.
Как ни силён был Рори по сравнению с каждым из врагов, но их было десять против одного. Да ещё два скрелинга, забежав сзади, накинули ему на руки ремень…
Победители поставили юношу со связанными руками на его же собственные лыжи и повели на юг, в противоположную от Торгильсдаля сторону.
За несколько миль от места засады у скрелингов оказались нарты с собачьими упряжками; они находились там под охраной двух юнцов.
Собаки злобно зарычали, почуяв чужого, а подростки радостно заплясали. Пленника взвалили на одну из нарт, связав ему из осторожности ноги, каюры[Каюр — погонщик нарты, запряжённой собаками или оленями.] взмахнули остолами,[Остóл — палка с крепким наконечником, её втыкают в снег, чтобы затормозить нарту.] и собаки, взвихривая лапами снег, понеслись, увозя Рори прочь от всего знакомого, привычного, родного…
Собаки бежали, легко увлекая нарты, а Рори одолевали мрачные думы.
«Моя мать окончила жизнь в чужой стране, не увидев родины. Неужели и мне суждена такая участь? Неужели отныне мой удел — рабство до конца дней?.. Но нет! — Юноша встрепенулся. — Я мужчина, я молод и силён, и я убегу из плена! Пусть похитители продержат меня год, два… Но когда я овладею их языком, в совершенстве изучу обычаи, когда их бдительность притупится… О, тогда!..»
С уверенностью юности Рори быстро приободрился и начал представлять себе, как он неожиданно появится в «Крутом склоне». Его оплачут, о нём давно забудут, а он выскочит из украденной лодки…
Рори пытался проследить направление пути, по которому его везли, но скоро резь в глазах заставила его зажмуриться. В схватке он потерял снеговые очки, и теперь его ослепляла сверкающая снежная поверхность.
Сила отражённого света была так велика, что у него из-под век покатились слёзы. Заметив это, каюр его нарты, молодой парень, достал откуда-то меховую полоску и крепко обвязал ею глаза пленника. Перед этим у них произошёл короткий разговор. Эскимос, тыча себя в грудь пальцем, произнёс:
— Паóк, Паóк…
Рори понял, что так зовут юношу, и повторил, прикоснувшись к его груди:
— Паок!..
Лицо юноши расплылось в улыбке, и он показал рукой на пленника. Рори понял, что Паок хочет узнать его имя.
— Рори! — молвил он.
— Лоли, Лоли! — подхватил Паок, улыбаясь.
Как видно, он не выговаривал «р», и это почему-то развеселило Рори.
«Ничего, — подумал он, — сейчас мне лучше, чем тогда, на каменном «плоту» посреди океана. Тогда меня спасли дельфины. А теперь?.. Теперь дядя Лейф всё равно меня разыщет».
На пятый день их путешествия началась пурга — та самая, которая заставила Лейфа Эриксона повернуть домой. Эскимосы продолжали путь и в пургу, хотя вокруг нарт — и сзади, и спереди, и со всех сторон — стояла белая мятущаяся стена из мириадов снежинок, несомых ветром. Видимость была всего 5–6 шагов, и тем не менее скрелинги находили дорогу с поразительной уверенностью.
«Далеко же они забрались от своего жилища, — размышлял Рори. — Ведь мы за эти дни проехали не меньше ста миль… Интересно бы знать, сколько времени они таились в засаде?.. Сколько бы ни таились, а своё получили, — я попался им, как песец в капкан…»
Рори понимал, что начавшаяся метель скроет следы похитителей и Лейф поневоле прекратит поиски. А что его ищут, он не сомневался.
И вот путешествие кончилось, Рори сошёл с нарты (его перестали связывать после первого же дня плена — куда он мог убежать безоружный, без лыж?), огляделся. Он увидел высокий морской берег, сугробы снега, а в них небольшие чёрные прямоугольники. Нескольким эскимосским словам Рори успел научиться за дни плена. И теперь он понял обращение Паока:
— Входи!
Недоуменно озираясь, юноша последовал за скрелингом. Он понял, что перед ним вход в эскимосское жилище. Этот ход представлял собою длинную нору, выкопанную в земле. Передвигаться по этой норе приходилось ползком, на четвереньках. Небольшой юркий. Паок полз очень быстро, но плечистому Рори пришлось туго. Он задевал какие-то выступы на стенках прохода, чуть не задавил собаку, которая с визгом вырвалась из-под него, и, наконец, вздохнул с облегчением: перед ним открылось эскимосское жильё. осказках.ру - oskazkax.ru
Это была землянка в десяток локтей длиной и шириной, со стенками, покрытыми шкурами, и потолком из дерна. Дневной свет туда не проникал, жильё освещалось большими плошками, выдолбленными из мягкого камня. Плошку наполняли тюленьим жиром, в нём плавал фитиль — сплетённые волокна мха.
Света плошки давали мало, но привычка позволяла людям различать даже мелкие предметы и работать. А тепла от них хватало: Рори с удивлением увидел, что обитатели землянки сидели на лавках или ходили по шкурам, застилавшим пол, голые, в одних набедренных повязках (эскимосы называли их «натит»). Да, воздух нагревался в достаточной мере и не только день и ночь горевшими лампами, но и людским дыханием.
И что это был за воздух! В нём смешивались чад и копоть, запахи промозглого тюленьего жира, горелой рыбы, вовек немытых человеческих тел… Первое время Рори дышал с трудом, но потом притерпелся.
Рори подвели к тщедушному старику с морщинистым жёлтым лицом, с глубоко запавшими глазами, с седыми волосами. Он сидел на почётном месте в глубине жилища, и из всех обитателей землянки на нём одном была накидка из бобровых шкурок с нашитыми снизу бобровыми хвостами. По этой богатой одежде можно было судить о высоком положении старика.Вслед за Паоком и Рори в землянку пробрался Теап, дюжий мужчина, который возглавлял маленький отряд, полонивший Рори. Согнувшись перед стариком в почтительном поклоне, Теап сделал нечто вроде доклада, то и дело показывая рукой на юного норманна: видимо, излагал историю похода.
Теап замолчал, и на морщинистом лице старика выразилось злорадное торжество. Он заговорил на ломаном норвежском языке:
— Моя — Глим, моя — вождь этот большой народ… Белый люди — слабый, иннуит[Иннуит — по-эскимосски «люди», так называют себя эскимосы.] — сильный. Иннуит бери плен белый люди, хе-хе-хе…
Впоследствии Рори узнал, что Глим провёл несколько лет рабом у гренландского поселенца, кое-как выучил норвежский язык, а потом ему удалось сбежать на украденной у хозяина лодке. Этим Глим заслужил великое уважение своего племени и добился звания вождя.
Хвастовство старика возмутило Рори.
«Были бы мы вдвоём с дядей Лейфом, — подумал он, — вот бы вы завертелись!.. Как зайцы побежали бы от нас!..»
Но сразу, с первого же слова, ему не захотелось обострять отношения с вождём, и он вежливо приветствовал его и даже выразил восхищение его нарядом. Глиму понравилось поведение пленника, и он одобрительно захихикал.
Тем временем на низком возвышении, заменявшем стол, появилось угощение: морошка на тресковом жире, медвежье мясо, юкола.[Юкола — вяленая на солнце рыба.] Проголодавшийся Рори отдал честь всем этим яствам, уплетая их за обе щеки. Ещё в дороге он решил как можно скорее вжиться в обычаи пленившего его народа, заслужить доверие и теперь приступил к исполнению принятой на себя роли.
Хозяева не отставали от Рори, в землянке только и слышалось усердное чавканье. Женщины подставляли блюдо за блюдом, и всё быстро исчезало в голодных желудках.
Так начались для Рори постылые дни плена.
Рори понимал, что теперь, зимой, бегство из эскимосского становища невозможно. Без запаса провизии, без оружия, без лыж ему не удалось бы одолеть снежные просторы между стойбищем скрелингов и Торгильсдалем. И где он, этот Торгальсдаль? Рори смутно представлял себе, что посёлок белых где-то на севере, но если даже ему удастся вырваться из плена и направить туда путь, то скрелинги с собаками быстро его нагонят. И он решил ждать до лета. Только летом, по морю, можно осуществить бегство.
Эх, если бы захватить лодку! Тогда коварные скрелинги узнали бы, чего стоит на море Рори Эйлифсон.
Рори пользовался полной свободой в эскимосском посёлке: его похитители, как и он сам, прекрасно понимали, что убежать ему невозможно. И юный норманн, проводя свой план, бродил по землянкам, знакомился с их обитателями. В становище насчитывалось до двухсот человек, они ютились в полутора десятках землянок. Как с гордостью говорил Глим, его «народ» был самым большим в этих краях.
Днём посёлок оживляли ребятишки. Они, как меховые шарики, перекатывались из хижины, в хижину, а не то носились с горки на санках, полозья которых делались из моржовых клыков. Играли ребята только в охоту. Одни изображали тюленей и ползли по снегу, другие бросали в них «гарпуны» — заострённые палки. И Рори поражался, как метко попадали в цель «гарпуны». Да, здесь с самого малого возраста развивались уменья и навыки, без которых невозможно прожить в этих суровых условиях.
Рори удивлялся, как целесообразно устроили свою жизнь скрелинги.
Землянки? Тесно в них, душно, воняет. А попробуй построить дома на европейский лад при здешней погоде. Да из них будет выдувать тепло так, что никакого топлива не напасешься. И Рори стало представляться, что дядя Лейф поступил непредусмотрительно, поставив в Торгильсдале деревянные избушки. Он вспоминал, как ежились люди под утро в насквозь промерзшем господском доме. А здесь? Скрелинги сидят в своих землянках голые, и хоть бы что!
А их каяки, такие верткие и неудобные на вид? Казалось бы, лодка европейца неизмеримо удобнее и надёжнее. Но ухитрись, выровняй её, опрокинутую набежавшей волной. А если каяк скрелинга, перевернулся и сам хозяин очутился в воде вниз головой, он выравнивает каяк одним движением двухлопастного весла. При этом в суденышко не попадает ни капли воды, его верх закрыт кожей, обтянутой вокруг пояса гребца.
Рори восхищался удобством эскимосской одежды. Люди надевали на голое тело тимиак — фуфайку из птичьих шкурок пухом внутрь, лёгкую и замечательно теплую. Тимиак оторачивался вокруг кистей рук и шеи полосками собачьего меха, плотно прилегавшими к коже. Поверх этого надевалась рубаха из выделанной тюленьей шкуры — аморак. Тёплые штаны и высокие сапоги — камикер — дополнявшие одеяние, тоже шились из тюленьих шкур.
Иголки у мастериц были из рыбьих костей, а нитками служили специально обработанные песцовые жилы. И как ловко управлялись швеи с этим «натуральным хозяйством» при тусклом свете жировиков, при ребячьем гомоне, при возне собак, дравшихся из-за брошенных на пол костей…
Женская одежда в точности повторяла мужскую, только отличалась украшениями — оторочками и вставками из цветного меха, бусами, ожерельями.
Во время дальних переходов женщины укладывали грудных детей в амаут — рубаху с большим меховым карманом на спине, где ребёнку было тепло и уютно.
Так всюду и во всём видел Рори проявление великой целесообразности, выработанной тысячелетней борьбой за существование.
Самым большим строением в стойбище был кажим — место для собраний всего племени, для пиров, для поминовения умерших. Этот кажим был в десять раз обширнее семейных землянок, выше и чище, в нём даже было окошко, затянутое тюленьим пузырем, через которое внутрь попадал дневной свет.
Через месяц после прибытия в становище Глима, когда Рори уже сносно говорил на языке скрелингов и понимал их речь, ему пришлось наблюдать церемонию заклинания пурги. Пурга выла и кружилась над береговыми холмами, над застывшим морем и не давала возможности людям выйти на охоту.
Запасы продовольствия в хижинах стали истощаться, приходилось ограничивать себя в еде. И тут Рори убедился, сколь велика была сила родительской любви у этого, казалось бы, малочувствительного племени. Детей кормили в первую очередь, им отдавали самое лучшее из того, что ещё сохранилось в кладовых. Утешая плачущего ребёнка, мать нежно обнюхивала его: это заменяло у неё поцелуи.
А пурга всё шумела, шторм взламывал прибрежные льды, тюлени ушли далеко от берега, звери попрятались в снегу. И тогда за дело принялась шаманка.
Религиозные верования эскимосов были очень смутны. У них не существовало такой развитой мифологии, как у скандинавов с их богами и полубогами, с великанами и гномами, обитателями подземного мира. Эскимосы верили в духов, живущих бок о бок с ними, и духи эти были по преимуществу злые, от них следовало ожидать одних неприятностей.

Умилостивить злых духов «умели» только сведущие люди — шаманы и шаманки. Они знали заклинания против духов, а если заклинания не помогали, приносили жертвы.
Пурга бушевала, и «помочь беде» взялась шаманка Линга — старая женщина с лицом, точно вырезанным из мореного дуба. В её седые волосы были вплетены перья различных птиц, начиная от длинных — из хвоста орлана — и кончая крошечными перышками красношейки — колибри. Считалось, что это помогает колдовству.
Шаманка Линга кружилась посреди кажима в диком танце, ударяя в бубен, обтянутый моржовой шкурой. Она с пеной на губах выкрикивала непонятные слова, приводившие в трепет слушателей. А слушать Лингу собрались все жители посёлка от мала до велика, кроме совсем уж немощных, стариков и старух, прикованных к постели.Пробрался в кажим и Рори. Притаившись у порога, он со страхом присматривался к колдунье. Положение его было опасным: а вдруг Линга укажет на белого человека, как на виновника бедствия, и потребует принести его в жертву духам зла… И тогда скрелинги, люди в общем-то мирные и совсем не кровожадные, не задумаются вырезать у него острым ножом сердце и преподнесут его шаманке.
Но, должно быть, к Рори перешла какая-то частица счастья от приёмного отца Лейфа. Случилось так, что, когда утомлённая долгими заклинаниями Линга затихла, собираясь с силами, буря над крышей кажима тоже начала затихать!..
Через час пурга совсем прекратилась, среди туч проглянуло солнце, и радостные охотники бросились готовить орудия лова.
Авторитет шаманки возрос необычайно, каждая семья поднесла ей ценный подарок, отняв у себя самое лучшее.
Но для таких обрядов, как заклинание пурги, кажим использовался редко. Обычно там находили приют мастера-резчики по дереву и кости, которым неудобно было работать в землянках среди тесноты и суматохи.
Владели резцом почти все скрелинги, но отдавались этому делу только старики, которые по слабости уже не могли охотиться: принести в становище тушу тюленя было неизмеримо важнее, чем вырезать из кости изображение того же тюленя, хотя бы и с немалым искусством.
Когда Рори наблюдал стариков, из-под резца которых рождались фигурки медведей, оленей с ветвистыми рогами, моржей с грозно торчащими клыками, его голову осенила мысль, которая принесла удивительные последствия. Что это была за мысль, читатель узнает из следующей главы.

Следующая глава:
След за кормой: 51. Шахматная партия
Предыдущая глава:
След за кормой: 49. Добрая Винландия
В начало:
Содержание

Вернуться назад