Сказка Незнайка на луне
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Николая Носова
Глава семнадцатая. Большой бредлам
Читателю не бесполезно знать следующее. Уезжая из Грабенберга, господин
Крабс договорился со Спрутсом, что в своих донесениях он будет называть Мигу
и Жулио не просто по именам, а как-нибудь иначе, например: мерзавцами,
мошенниками или ослами. Это было необходимо для конспирации, то есть для
сохранения своих действий в тайне. Дело в том, что грабенбергские богатей
(как, впрочем, богачи и во всех других городах) устраивали друг за другом
слежку, подслушивали телефонные разговоры, подкупали почтовых служащих, чтоб
они узнавали содержание чужих писем и телеграмм. Все это им нужно было, чтоб
успешнее устраивать свои делишки и надувать друг друга. Господин Спрутс
понимал, что если другие богачи проведают о его переговорах с Мигой и Жулио,
то кто-нибудь может вообразить, будто он заинтересован в гигантских акциях.
В результате все бросятся покупать эти акции в больших количествах, а от
этого выгода может быть лишь для Жулио с Мигой.
Помня о своей договоренности с Крабсом, господин Спрутс ничуточки не
удивился, получив телеграмму, в которой было написано:
"Два осла требуют два миллиона. Что делать?
Крабс".
Прочитав эти слова, господин Спрутс понял, что речь идет вовсе не об
обычных, всем известных четвероногих, длинноухих животных, а о Миге и Жулио,
которых Крабс назвал ослами лишь для того, чтоб сбить с толку любителей
совать свой нос в чужие дела. Всесторонне обдумав содержание полученной
телеграммы, господин Спрутс вызвал свою секретаршу и велел ей ответить
Крабсу следующей телеграммой:
"Тяните время. Водите за нос. Собираю большой бредлам.
Спрутс".
Что означают фразы: "тяните время" и "водите за нос", надо полагать,
понятно каждому; слова же "собираю большой бредлам" означали, что господин
Спрутс решил обсудить предложение Миги и Жулио на совете капиталистов.
Нужно сказать, что все богачи, жившие в лунных городах, объединялись
между собой в сообщества, которые назывались бредламами. Так, например,
существовал сырный бредлам, в который входили владельцы сыроваренных фабрик;
сахарный бредлам, объединявший всех сахарозаводчиков; угольный бредлам,
объединявший владельцев угольных шахт, и так далее. Такие бредламы нужны
были богачам для того, чтобы держать в повиновении рабочих и выколачивать из
них как можно больше прибылей. Собравшись вместе, капиталисты договаривались
между собой, какую заработную плату платить рабочим. Благодаря этому сговору
никто не платил рабочим больше той суммы, которую капиталисты установили
сообща, и рабочие, сколько ни бились, никак не могли добиться улучшения
условий жизни. Кроме того, бредлам устанавливал цены на выпускаемую
продукцию: например, на сахар, на хлеб, на сыр, на ткани, на уголь. Никто не
имел права продавать товары дешевле установленной бредламом цены, благодаря
чему цены постоянно держались на высоком уровне, что опять-таки было очень
выгодно для фабрикантов.
Помимо отдельных так называемых малых бредламов, существовал один так
называемый большой бредлам, в который входили представители всех остальных
бредламов. Председателем большого бредлама был господин Спрутс.
Через день после того, как секретарша оповестила всех членов большого
бредлама о том, что им необходимо явиться на совещание, большой бредлам
собрался в кабинете у господина Спрутса за большим круглым столом, и
господин Спрутс сделал сообщение о причинах столь экстренного заседания.
Узнав, какая беда им грозит в связи с появлением гигантских растений, члены
бредлама пришли в волнение и все, как один, присоединились к предложению
господина Спрутса, который сказал, что все дело с гигантскими растениями
необходимо убить в зародыше, то есть еще до того, как оно разовьется в
полную силу.
После господина Спрутса выступил мебельный фабрикант и владелец
лесопильных заводов Дубе, который прославился тем, что у него была тяжелая,
словно вытесанная из дубового чурбака, голова, туго вертевшаяся из стороны в
сторону и с трудом наклонявшаяся, когда ему требовалось посмотреть вниз.
Коротышек с подобного рода головами среди лунатиков принято называть
дуботолками. Господин Дубе сказал, что у него имеются две очень способные и
даже талантливые, в своем роде, личности (именно так господин Дубе и
выразился), которые могут взяться за это дельце и в два счета уберут с
дороги Мигу и Жулио, а заодно и Незнайку с Козликом.
-- Они, то есть, кокнут их, не говоря худого слова, где-нибудь в темном
углу за небольшое вознаграждение, или, если сказать проще, убьют, пояснил
свою мысль господин Дубе.
Господин Спрутс сказал, что господин Дубе, видимо, его не понял, так
как, говоря о том, что дело надо убить в зародыше, он вовсе не подразумевал,
что кого-либо следует убить в буквальном смысле этого слова.
-- Подобного рода методы в данном случае не годятся, -- сказал господин
Спрутс. -- Поскольку дело уже получило широкую огласку, интерес к гигантским
растениям лишь возрастет, если кто-нибудь расправится с Мигой и Жулио столь
энергичным способом. Это может заставить владельцев гигантских акций
добиваться ускорения доставки семян с поверхности Луны, и из всех наших
усилий не выйдет никакого толка. Убить нужно самую мысль о существовании
гигантских растений, то есть сделать так, чтобы никто больше не верил в
существование этих фантастических семян, а этого можно добиться, если Мига и
Жулио сбегут с вырученными от продажи акций деньгами.
-- Почему же они до сих пор не сбежали? Разве им самим интересно, чтоб
у нас появились эти дурацкие семена? -- задал вопрос капиталист Туле.
Капиталиста Тупса никак нельзя было причислить к тем коротышкам,
которых принято называть дуботолками, так как голова у него была вполне
благообразная и свободно вертелась в любую сторону, однако ж соображал он,
по всей видимости, так же туго, как и господин Дубе.
-- Думаю, что эти Мига и Жулио -- два очень больших хитреца, -- ответил
господин Спрутс. -- Они понимают, что всем нам было бы чрезвычайно выгодно,
если бы они убрались отсюда куда-нибудь подальше со своими жульническими
гигантскими семенами, и поэтому требуют с нас три миллиона.
-- Три миллиона чего? -- спросил, вскакивая со своего места, консервный
фабрикант Скрягинс.
Этот Скрягинс был очень желтый и очень худой коротышка, всем своим
видом напоминавший сухую воблу. Глаза у него были такие же тусклые и
потухшие, как у уснувшей рыбы, и оживлялись, только когда разговор заходил о
деньгах. Вот и теперь, как только Скрягинс услышал слова "три миллиона", в
глазах его засветились беспокойные огоньки и он подскочил с такой живостью,
словно его кто-нибудь неожиданно ткнул сзади шилом.
-- Ну, чего три миллиона! -- нетерпеливо ответил Спрутс. -- Конечно, не
три миллиона старых галош, а три миллиона фертингов.
-- Ах так! -- воскликнул господин Скрягинс, словно только теперь понял,
о чем шла речь. -- Значит, три миллиона фертингов должны дать мы им?
-- Совершенно верно, -- подтвердил господин Спрутс. -- Мы им.
-- А не они нам?
-- Нет, нет. Не они нам, а мы им.
-- Тогда это для нас невыгодно, -- заявил Скрягинс. -- Если бы три
миллиона дали они нам, это было бы выгодно, а если мы им -- невыгодно.
-- За что же они стали бы давать нам три миллиона? -- возразил господин
Спрутс.
-- Это верно, что не за что.
Глаза Скрягинса снова потухли. Он сел на свое место, но тут же снова
вскочил, энергично затряс головой и сказал:
-- Но тем не менее это... это страшно невыгодно!
Вслед за Скрягинсом выступил житель лунного города Брехенвиля миллионер
Жадинг. Он сказал:
-- Господин Скрягинс прав. Тяжело отдавать деньги, когда их можно не
отдавать, но когда нужно отдать, то легче их вынуть все же не из своего
кармана, а из чужого... Правильно я говорю?
Косо взглянув из-под бровей на сидевших вокруг стола богачей, господин
Жадинг громко захохотал, после чего продолжал:
-- Сумма в три миллиона, безусловно, большая, тут и говорить нечего, но
если ее разложить на всех богачей, в том числе и на мелких, а мелких
богачей, как известно, больше, чем крупных (известно, что всякой мелкоты
значительно больше на свете, чем вещей порядочных... Верно я говорю?
Ха-ха-ха!), то каждому придется заплатить не так уж много... Таким образом,
можно собрать и не три, а целых четыре миллиона и даже больше. Три миллиона
отдадим этим авантюристам Миге и Жулио, пусть катятся, а остальные деньги
возьмем себе за труды. Правильно я говорю?
-- Не правильно! -- перебил его Спрутс. -- Как только мы начнем
собирать с разной мелкоты деньги, всем станет известно, для чего нам это
нужно. Все поймут, что богатым не хочется, чтоб появились эти фантастические
растения. Вот тогда докажи попробуй, что на свете нет никаких гигантских
растений. Нет, господа, деньги на это дело должны дать только мы с вами:
только те, кто сейчас находится в этой комнате. И никто -- понимаете, никто,
-- ни одна живая душа не должна знать, о чем у нас здесь разговор был. А
вам, господин Жадинг, должно быть стыдно! Тут вопрос стоит о сохранении всех
наших богатств, а вы и в этот момент думаете только о том, чтоб погреть
руки, хотите прикарманить лишнюю сотню фертингов. Стыдитесь!
-- Ну что ж, -- замахал руками господин Жадинг, -- сотня фертингов,
она, что ж... Сотня фертингов -- всегда сотня фертингов. Правильно я
говорю?.. Сотня фертингов на дороге не валяется. Разве вам самому не нужна
сотня фертингов? А не нужна, так дайте мне ее. Правильно я говорю?
Миллионер Жадинг долго еще бормотал что-то о сотне фертингов, но
наконец он унялся. Господин Спрутс решил, что со всем этим делом уже
покончено, но тут слово попросил господин Скуперфильд, являвшийся владельцем
огромнейшей макаронной и вермишельной фабрики, известной под названием
"Макаронное заведение Скуперфильда".
Господин Скуперфильд, точно так же как и господин Жадинг, был жителем
лунного города Брехенвиля. Нужно сказать, что среди брехенвильцев никто не
прославился больше, чем эти Жадинг и Скуперфильд. Справедливость все же
требует упомянуть, что прославились они оба не какими-нибудь добрыми делами,
а исключительно своей скупостью. Жители Брехенвиля никак не могли прийти к
окончательному решению, кто же из этих двух скупцов более скуп, и из-за
этого вопроса между ними постоянно возникали раздоры. Если кто-нибудь
утверждал, что более скуп Скуперфильд, то тут же находился другой коротышка,
который начинал доказывать, что более скуп Жадинг. Оба спорщика приводили
сотни примеров в подтверждение своей правоты, каждый призывал на помощь
свидетелей и очевидцев, так или иначе пострадавших от скупости того или
иного скряги, в спор постепенно втягивались все новые и новые коротышки, и
дело нередко кончалось дракой.
Читателю небезынтересно будет узнать, что несмотря на абсолютное
сходство характеров, Жадинг и Скуперфильд были полной противоположностью
друг другу по виду. Жадинг по своей внешности очень напоминал господина
Спрутса. Разница была в том, что лицо его было несколько шире, чем у
господина Спрутса, а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса
были очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо торчали в
стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. Что касается Скуперфильда,
то он, наоборот, по виду больше смахивал на господина Скрягинса: такое же
постное, как у вяленой воблы, лицо, но еще более, если так можно сказать,
жилистое и иссохшее; такие же пустые, рыбьи глаза, хотя в них наблюдалось
несколько больше живости. В отличие от Скрягинса, господин Скуперфильд был
абсолютно лыс, то есть на его голове не было ни одного волоса; худая кожа
настолько туго обтягивала его череп, что казалось, будто голова у него была
костяная. Губы у него были тоненькие, совершенно бескровные. Голос к тому же
у него был крайне неблагозвучный: какой-то резкий, дребезжащий, скрежещущий.
Когда он говорил, то казалось, будто кто-то залез на крышу дома и скоблит
там по ржавому железу тупым ножом.
Несмотря на то что уши у господина Скуперфильда были так же велики, как
и у господина Скрягинса, слышал он чрезвычайно скверно. Ему постоянно
чудилось, будто его кто-то о чем-то спрашивает, поэтому он поминутно вертел
во все стороны головой, прикладывал к уху ладонь и препротивно пищал: "А?
Что?.. Вы что-то сказали? Я что-то вас плохо расслышал..." хотя никто и не
думал обращаться к нему с вопросом.
Каждый, кто впервые видел господина Скуперфильда, ни за что не поверил
бы, что перед ним миллионер, настолько он весь был худой и, если так можно
выразиться, узловатый. Нужно, однако ж, сказать, что худел господин
Скуперфильд вовсе не от того, что ему нечего было кушать, а от собственной
жадности. Каждый раз, когда ему приходилось истратить фертинг, он так
нервничал, так терзался от жадности, что терял в весе. Чтобы возместить эти
потери, он съедал ежедневно по четыре завтрака, по четыре обеда и четыре
ужина, но все равно не мог потолстеть, так как ему не давала покоя мысль,
что он истратил на пищу слишком уж большую сумму денег.
Господин Скуперфильд прекрасно знал, что его жадность вредит его же
здоровью, но со своей собачьей натурой (так он говорил сам) ничего поделать
не мог. Он почему-то забрал себе в голову, что его и без того колоссальное
состояние непрестанно должно расти, и если ему удавалось увеличить свой
капитал хоть на один фертинг, он готов был прыгать от радости; когда же
необходимо было истратить фертинг, он приходил в отчаяние, ему казалось, что
начинается светопреставление, что скоро все фертинги, словно под
воздействием какой-то злой силы, уплывут из его сундуков и он из богача
превратится в нищего.
Если другие богачи всецело владели своими деньгами, пользовались ими
для своих прихотей и удовольствий, то в отношении Скуперфильда можно было
сказать, что деньги всецело владели им. Он полностью находился в их власти,
был у своих денег покорным слугой. Он старательно лелеял, берег и растил
свои капиталы, не имея от них никакой хотя бы самой ничтожной для себя
пользы.
Никто, впрочем, не видел в поведении Скуперфильда ничего особенно
ненормального, поскольку в обществе, где наибольшей ценностью считались
деньги, такое поведение казалось естественным, и никому не приходило в
голову, что господина Скуперфильда давно следовало отвести к врачу и лечить
его с той же заботливостью, с какой лечат каждого повредившегося в уме.
Попросив слова, господин Скуперфильд встал, нацепил на нос очки и
принялся тереть ладонью свою облезшую голову, словно старался разогреть
застывшие в мозгу мысли. Как раз в этот момент ему почудилось, будто кто-то
что-то сказал, поэтому он приложил, по своей привычке, к уху руку, принялся
вертеться в разные стороны и заскрипел своим заржавевшим голосом:
-- А?.. Что?.. Вы, кажется, что-то сказали?.. Я вас что-то плохо
расслышал... А?
Убедившись, однако, что все сидят молча, он успокоился и сказал:
-- Господа, прошу слушать меня внимательно, потому что для глухих
повторять свои слова я по два раза не буду. А?.. И попрошу не перебивать
меня... Так вот, о чем я хотел сказать?.. Гм! Да! Тьфу! Забыл!.. Никто,
господа, не знает, о чем я хотел сказать? -- Он принялся вертеться по
сторонам и бормотать про себя:
-- Гм! Да! Тьфу! Столько ослов вокруг, и никто не знает, о чем я хотел
сказать!.. Да! -- воскликнул он вдруг и стукнул по полу палкой с костяным
набалдашником, которую постоянно держал в руках. -- Вот о чем: о деньгах! О
чем же еще? Конечно, о деньгах. Тьфу! Об этих треклятых трех миллионах, чтоб
им провалиться сквозь землю!.. Кто сказал, что три миллиона надо платить?
А?.. Крабс сказал? А кто он, ваш Крабс? Он жулик, ваш Крабс! Что я, Крабса
не знаю? А?.. Я всех знаю отлично! Все жулики! Прошу не перебивать!.. А если
бы Крабс сказал, что четыре миллиона надо платить, вы бы четыре вынули? А?..
Может быть, вовсе не три миллиона надо платить, а только два или один?
Может, ни одного? А?.. Прошу не перебивать! Я не перебивал вас! Может быть,
Крабс все это затеял, чтоб положить три миллиона в карман? Вы не знаете? А я
знаю!.. Прошу не перебивать! Я вот поеду в Давилон и поговорю сам с этими
Мигой и Жулио. Пусть они убираются бесплатно к лешему! Мало им того, что они
выручили от продажи акций, они еще к нам залезть в карман норовят! Это
разбой! Я докажу им! Я им по морде дам палкой
Сказав это, господин Скуперфильд принялся размахивать своей тростью с
костяным набалдашником и стучать ею по полу, после чего начал вылезать из-за
стола, чтобы тотчас ехать в Давилон к Миге и Жулио.
Сидевшие рядом капиталисты вскочили и принялись успокаивать его, но он
не хотел успокаиваться и с такой силой размахивал палкой, что некоторым
капиталистам изрядно досталось. В конце концов его все же усадили на стул,
положили на макушку холодный компресс, и только после этого он понемногу
утихомирился.
Увидев, что тишина восстановилась, господин Спрутс решил, что заседание
можно продолжать, и сказал:
-- Я думаю, все вы понимаете, господа, что дело это необычайно тонкое.
Его надо решить сразу, одним ударом. Если каждый из нас станет ездить в
Давилон и торговаться с Мигой и Жулио, это может лишь повредить нам. Как
только Миге и Жулио станет ясно, что нам очень хочется избавиться от них,
они потребуют от нас еще больше. Откровенно скажу, что эти Мига и Жулио
просто два дурака, так как запросили с нас слишком мало. Нам надо поскорее
воспользоваться этим, пока они не передумали. Я предлагаю не торговаться
из-за пустяков и принять решение быстро. Здесь нас тридцать один член
большого бредлама. Если разделить три миллиона на тридцать один, то
получится меньше, чем по сто тысяч фертингов. Для каждого из нас эта сумма
просто ничтожная.
-- Господа! -- закричал, вскакивая, Скуперфильд. -- Господа, зачем вам
делить три миллиона на тридцать один? Это же трудно! Гораздо легче поделить
три миллиона на тридцать. Не считайте меня. Вас останется ровно тридцать.
Три миллиона поделите на тридцать, получится ровно по сто тысяч с каждого.
Таким образом, вам не придется тратить время на расчеты, а время, как
известно, дороже денег, потому что деньги можно вернуть, а потраченное время
не вернешь ни за что на свете...
Говоря это, Скуперфильд вылез из-за стола и начал пробираться к двери
-- как был, с компрессом на голове. Увидев этот маневр. Спрутс закричал:
-- Держите его! Не дайте ему сбежать!
Несколько капиталистов бросились ловить Скуперфильда, однако он проявил
необычную прыть: ударом трости сшиб кинувшегося ему наперерез владельца
многочисленных ночлежных домов господина Дрянинга, толчком ноги распахнул
дверь и загремел вниз по лестнице.
Заметив, что капиталисты Скрягинс и Жадинг тоже вылезли из-за стола с
явным намерением дать тягу, господин Спрутс велел секретарше запереть дверь
на ключ и сказал:
-- Господа, прежде всего мы должны осудить этот недостойный поступок и
исключить Скуперфильда из членов нашего сообщества. Отныне никто не должен
иметь с ним никаких дел. Наш бредлам будет всячески преследовать его. Скоро
он поймет, что, нарушив наши правила и выбыв из членов бредлама, он потерял
значительно больше, чем ему кажется... А теперь, господа, может быть, еще
кому-нибудь хочется отправиться вслед за Скуперфильдом?..
Господин Спрутс обвел взглядом собрание и, увидев, что больше никто не
выказывает поползновения удалиться, закончил:
-- Если нет, то не будем больше тратить попусту время и заплатим
деньги.
Все богачи принялись вытаскивать из карманов свои чековые книжки и
авторучки. Известно, что капиталисты никогда не платят деньги наличными, а
выписывают чеки, по которым всегда можно получить деньги в банке.
Читателю не бесполезно знать следующее. Уезжая из Грабенберга, господин
Крабс договорился со Спрутсом, что в своих донесениях он будет называть Мигу
и Жулио не просто по именам, а как-нибудь иначе, например: мерзавцами,
мошенниками или ослами. Это было необходимо для конспирации, то есть для
сохранения своих действий в тайне. Дело в том, что грабенбергские богатей
(как, впрочем, богачи и во всех других городах) устраивали друг за другом
слежку, подслушивали телефонные разговоры, подкупали почтовых служащих, чтоб
они узнавали содержание чужих писем и телеграмм. Все это им нужно было, чтоб
успешнее устраивать свои делишки и надувать друг друга. Господин Спрутс
понимал, что если другие богачи проведают о его переговорах с Мигой и Жулио,
то кто-нибудь может вообразить, будто он заинтересован в гигантских акциях.
В результате все бросятся покупать эти акции в больших количествах, а от
этого выгода может быть лишь для Жулио с Мигой.
Помня о своей договоренности с Крабсом, господин Спрутс ничуточки не
удивился, получив телеграмму, в которой было написано:
"Два осла требуют два миллиона. Что делать?
Крабс".
Прочитав эти слова, господин Спрутс понял, что речь идет вовсе не об
обычных, всем известных четвероногих, длинноухих животных, а о Миге и Жулио,
которых Крабс назвал ослами лишь для того, чтоб сбить с толку любителей
совать свой нос в чужие дела. Всесторонне обдумав содержание полученной
телеграммы, господин Спрутс вызвал свою секретаршу и велел ей ответить
Крабсу следующей телеграммой:
"Тяните время. Водите за нос. Собираю большой бредлам.
Спрутс".
Что означают фразы: "тяните время" и "водите за нос", надо полагать,
понятно каждому; слова же "собираю большой бредлам" означали, что господин
Спрутс решил обсудить предложение Миги и Жулио на совете капиталистов.
Нужно сказать, что все богачи, жившие в лунных городах, объединялись
между собой в сообщества, которые назывались бредламами. Так, например,
существовал сырный бредлам, в который входили владельцы сыроваренных фабрик;
сахарный бредлам, объединявший всех сахарозаводчиков; угольный бредлам,
объединявший владельцев угольных шахт, и так далее. Такие бредламы нужны
были богачам для того, чтобы держать в повиновении рабочих и выколачивать из
них как можно больше прибылей. Собравшись вместе, капиталисты договаривались
между собой, какую заработную плату платить рабочим. Благодаря этому сговору
никто не платил рабочим больше той суммы, которую капиталисты установили
сообща, и рабочие, сколько ни бились, никак не могли добиться улучшения
условий жизни. Кроме того, бредлам устанавливал цены на выпускаемую
продукцию: например, на сахар, на хлеб, на сыр, на ткани, на уголь. Никто не
имел права продавать товары дешевле установленной бредламом цены, благодаря
чему цены постоянно держались на высоком уровне, что опять-таки было очень
выгодно для фабрикантов.
Помимо отдельных так называемых малых бредламов, существовал один так
называемый большой бредлам, в который входили представители всех остальных
бредламов. Председателем большого бредлама был господин Спрутс.
Через день после того, как секретарша оповестила всех членов большого
бредлама о том, что им необходимо явиться на совещание, большой бредлам
собрался в кабинете у господина Спрутса за большим круглым столом, и
господин Спрутс сделал сообщение о причинах столь экстренного заседания.
Узнав, какая беда им грозит в связи с появлением гигантских растений, члены
бредлама пришли в волнение и все, как один, присоединились к предложению
господина Спрутса, который сказал, что все дело с гигантскими растениями
необходимо убить в зародыше, то есть еще до того, как оно разовьется в
полную силу.
После господина Спрутса выступил мебельный фабрикант и владелец
лесопильных заводов Дубе, который прославился тем, что у него была тяжелая,
словно вытесанная из дубового чурбака, голова, туго вертевшаяся из стороны в
сторону и с трудом наклонявшаяся, когда ему требовалось посмотреть вниз.
Коротышек с подобного рода головами среди лунатиков принято называть
дуботолками. Господин Дубе сказал, что у него имеются две очень способные и
даже талантливые, в своем роде, личности (именно так господин Дубе и
выразился), которые могут взяться за это дельце и в два счета уберут с
дороги Мигу и Жулио, а заодно и Незнайку с Козликом.
-- Они, то есть, кокнут их, не говоря худого слова, где-нибудь в темном
углу за небольшое вознаграждение, или, если сказать проще, убьют, пояснил
свою мысль господин Дубе.
Господин Спрутс сказал, что господин Дубе, видимо, его не понял, так
как, говоря о том, что дело надо убить в зародыше, он вовсе не подразумевал,
что кого-либо следует убить в буквальном смысле этого слова.
-- Подобного рода методы в данном случае не годятся, -- сказал господин
Спрутс. -- Поскольку дело уже получило широкую огласку, интерес к гигантским
растениям лишь возрастет, если кто-нибудь расправится с Мигой и Жулио столь
энергичным способом. Это может заставить владельцев гигантских акций
добиваться ускорения доставки семян с поверхности Луны, и из всех наших
усилий не выйдет никакого толка. Убить нужно самую мысль о существовании
гигантских растений, то есть сделать так, чтобы никто больше не верил в
существование этих фантастических семян, а этого можно добиться, если Мига и
Жулио сбегут с вырученными от продажи акций деньгами.
-- Почему же они до сих пор не сбежали? Разве им самим интересно, чтоб
у нас появились эти дурацкие семена? -- задал вопрос капиталист Туле.
Капиталиста Тупса никак нельзя было причислить к тем коротышкам,
которых принято называть дуботолками, так как голова у него была вполне
благообразная и свободно вертелась в любую сторону, однако ж соображал он,
по всей видимости, так же туго, как и господин Дубе.
-- Думаю, что эти Мига и Жулио -- два очень больших хитреца, -- ответил
господин Спрутс. -- Они понимают, что всем нам было бы чрезвычайно выгодно,
если бы они убрались отсюда куда-нибудь подальше со своими жульническими
гигантскими семенами, и поэтому требуют с нас три миллиона.
-- Три миллиона чего? -- спросил, вскакивая со своего места, консервный
фабрикант Скрягинс.
Этот Скрягинс был очень желтый и очень худой коротышка, всем своим
видом напоминавший сухую воблу. Глаза у него были такие же тусклые и
потухшие, как у уснувшей рыбы, и оживлялись, только когда разговор заходил о
деньгах. Вот и теперь, как только Скрягинс услышал слова "три миллиона", в
глазах его засветились беспокойные огоньки и он подскочил с такой живостью,
словно его кто-нибудь неожиданно ткнул сзади шилом.
-- Ну, чего три миллиона! -- нетерпеливо ответил Спрутс. -- Конечно, не
три миллиона старых галош, а три миллиона фертингов.
-- Ах так! -- воскликнул господин Скрягинс, словно только теперь понял,
о чем шла речь. -- Значит, три миллиона фертингов должны дать мы им?
-- Совершенно верно, -- подтвердил господин Спрутс. -- Мы им.
-- А не они нам?
-- Нет, нет. Не они нам, а мы им.
-- Тогда это для нас невыгодно, -- заявил Скрягинс. -- Если бы три
миллиона дали они нам, это было бы выгодно, а если мы им -- невыгодно.
-- За что же они стали бы давать нам три миллиона? -- возразил господин
Спрутс.
-- Это верно, что не за что.
Глаза Скрягинса снова потухли. Он сел на свое место, но тут же снова
вскочил, энергично затряс головой и сказал:
-- Но тем не менее это... это страшно невыгодно!
Вслед за Скрягинсом выступил житель лунного города Брехенвиля миллионер
Жадинг. Он сказал:
-- Господин Скрягинс прав. Тяжело отдавать деньги, когда их можно не
отдавать, но когда нужно отдать, то легче их вынуть все же не из своего
кармана, а из чужого... Правильно я говорю?
Косо взглянув из-под бровей на сидевших вокруг стола богачей, господин
Жадинг громко захохотал, после чего продолжал:
-- Сумма в три миллиона, безусловно, большая, тут и говорить нечего, но
если ее разложить на всех богачей, в том числе и на мелких, а мелких
богачей, как известно, больше, чем крупных (известно, что всякой мелкоты
значительно больше на свете, чем вещей порядочных... Верно я говорю?
Ха-ха-ха!), то каждому придется заплатить не так уж много... Таким образом,
можно собрать и не три, а целых четыре миллиона и даже больше. Три миллиона
отдадим этим авантюристам Миге и Жулио, пусть катятся, а остальные деньги
возьмем себе за труды. Правильно я говорю?
-- Не правильно! -- перебил его Спрутс. -- Как только мы начнем
собирать с разной мелкоты деньги, всем станет известно, для чего нам это
нужно. Все поймут, что богатым не хочется, чтоб появились эти фантастические
растения. Вот тогда докажи попробуй, что на свете нет никаких гигантских
растений. Нет, господа, деньги на это дело должны дать только мы с вами:
только те, кто сейчас находится в этой комнате. И никто -- понимаете, никто,
-- ни одна живая душа не должна знать, о чем у нас здесь разговор был. А
вам, господин Жадинг, должно быть стыдно! Тут вопрос стоит о сохранении всех
наших богатств, а вы и в этот момент думаете только о том, чтоб погреть
руки, хотите прикарманить лишнюю сотню фертингов. Стыдитесь!
-- Ну что ж, -- замахал руками господин Жадинг, -- сотня фертингов,
она, что ж... Сотня фертингов -- всегда сотня фертингов. Правильно я
говорю?.. Сотня фертингов на дороге не валяется. Разве вам самому не нужна
сотня фертингов? А не нужна, так дайте мне ее. Правильно я говорю?
Миллионер Жадинг долго еще бормотал что-то о сотне фертингов, но
наконец он унялся. Господин Спрутс решил, что со всем этим делом уже
покончено, но тут слово попросил господин Скуперфильд, являвшийся владельцем
огромнейшей макаронной и вермишельной фабрики, известной под названием
"Макаронное заведение Скуперфильда".
Господин Скуперфильд, точно так же как и господин Жадинг, был жителем
лунного города Брехенвиля. Нужно сказать, что среди брехенвильцев никто не
прославился больше, чем эти Жадинг и Скуперфильд. Справедливость все же
требует упомянуть, что прославились они оба не какими-нибудь добрыми делами,
а исключительно своей скупостью. Жители Брехенвиля никак не могли прийти к
окончательному решению, кто же из этих двух скупцов более скуп, и из-за
этого вопроса между ними постоянно возникали раздоры. Если кто-нибудь
утверждал, что более скуп Скуперфильд, то тут же находился другой коротышка,
который начинал доказывать, что более скуп Жадинг. Оба спорщика приводили
сотни примеров в подтверждение своей правоты, каждый призывал на помощь
свидетелей и очевидцев, так или иначе пострадавших от скупости того или
иного скряги, в спор постепенно втягивались все новые и новые коротышки, и
дело нередко кончалось дракой.
Читателю небезынтересно будет узнать, что несмотря на абсолютное
сходство характеров, Жадинг и Скуперфильд были полной противоположностью
друг другу по виду. Жадинг по своей внешности очень напоминал господина
Спрутса. Разница была в том, что лицо его было несколько шире, чем у
господина Спрутса, а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса
были очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо торчали в
стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. Что касается Скуперфильда,
то он, наоборот, по виду больше смахивал на господина Скрягинса: такое же
постное, как у вяленой воблы, лицо, но еще более, если так можно сказать,
жилистое и иссохшее; такие же пустые, рыбьи глаза, хотя в них наблюдалось
несколько больше живости. В отличие от Скрягинса, господин Скуперфильд был
абсолютно лыс, то есть на его голове не было ни одного волоса; худая кожа
настолько туго обтягивала его череп, что казалось, будто голова у него была
костяная. Губы у него были тоненькие, совершенно бескровные. Голос к тому же
у него был крайне неблагозвучный: какой-то резкий, дребезжащий, скрежещущий.
Когда он говорил, то казалось, будто кто-то залез на крышу дома и скоблит
там по ржавому железу тупым ножом.
Несмотря на то что уши у господина Скуперфильда были так же велики, как
и у господина Скрягинса, слышал он чрезвычайно скверно. Ему постоянно
чудилось, будто его кто-то о чем-то спрашивает, поэтому он поминутно вертел
во все стороны головой, прикладывал к уху ладонь и препротивно пищал: "А?
Что?.. Вы что-то сказали? Я что-то вас плохо расслышал..." хотя никто и не
думал обращаться к нему с вопросом.
Каждый, кто впервые видел господина Скуперфильда, ни за что не поверил
бы, что перед ним миллионер, настолько он весь был худой и, если так можно
выразиться, узловатый. Нужно, однако ж, сказать, что худел господин
Скуперфильд вовсе не от того, что ему нечего было кушать, а от собственной
жадности. Каждый раз, когда ему приходилось истратить фертинг, он так
нервничал, так терзался от жадности, что терял в весе. Чтобы возместить эти
потери, он съедал ежедневно по четыре завтрака, по четыре обеда и четыре
ужина, но все равно не мог потолстеть, так как ему не давала покоя мысль,
что он истратил на пищу слишком уж большую сумму денег.
Господин Скуперфильд прекрасно знал, что его жадность вредит его же
здоровью, но со своей собачьей натурой (так он говорил сам) ничего поделать
не мог. Он почему-то забрал себе в голову, что его и без того колоссальное
состояние непрестанно должно расти, и если ему удавалось увеличить свой
капитал хоть на один фертинг, он готов был прыгать от радости; когда же
необходимо было истратить фертинг, он приходил в отчаяние, ему казалось, что
начинается светопреставление, что скоро все фертинги, словно под
воздействием какой-то злой силы, уплывут из его сундуков и он из богача
превратится в нищего.
Если другие богачи всецело владели своими деньгами, пользовались ими
для своих прихотей и удовольствий, то в отношении Скуперфильда можно было
сказать, что деньги всецело владели им. Он полностью находился в их власти,
был у своих денег покорным слугой. Он старательно лелеял, берег и растил
свои капиталы, не имея от них никакой хотя бы самой ничтожной для себя
пользы.
Никто, впрочем, не видел в поведении Скуперфильда ничего особенно
ненормального, поскольку в обществе, где наибольшей ценностью считались
деньги, такое поведение казалось естественным, и никому не приходило в
голову, что господина Скуперфильда давно следовало отвести к врачу и лечить
его с той же заботливостью, с какой лечат каждого повредившегося в уме.
Попросив слова, господин Скуперфильд встал, нацепил на нос очки и
принялся тереть ладонью свою облезшую голову, словно старался разогреть
застывшие в мозгу мысли. Как раз в этот момент ему почудилось, будто кто-то
что-то сказал, поэтому он приложил, по своей привычке, к уху руку, принялся
вертеться в разные стороны и заскрипел своим заржавевшим голосом:
-- А?.. Что?.. Вы, кажется, что-то сказали?.. Я вас что-то плохо
расслышал... А?
Убедившись, однако, что все сидят молча, он успокоился и сказал:
-- Господа, прошу слушать меня внимательно, потому что для глухих
повторять свои слова я по два раза не буду. А?.. И попрошу не перебивать
меня... Так вот, о чем я хотел сказать?.. Гм! Да! Тьфу! Забыл!.. Никто,
господа, не знает, о чем я хотел сказать? -- Он принялся вертеться по
сторонам и бормотать про себя:
-- Гм! Да! Тьфу! Столько ослов вокруг, и никто не знает, о чем я хотел
сказать!.. Да! -- воскликнул он вдруг и стукнул по полу палкой с костяным
набалдашником, которую постоянно держал в руках. -- Вот о чем: о деньгах! О
чем же еще? Конечно, о деньгах. Тьфу! Об этих треклятых трех миллионах, чтоб
им провалиться сквозь землю!.. Кто сказал, что три миллиона надо платить?
А?.. Крабс сказал? А кто он, ваш Крабс? Он жулик, ваш Крабс! Что я, Крабса
не знаю? А?.. Я всех знаю отлично! Все жулики! Прошу не перебивать!.. А если
бы Крабс сказал, что четыре миллиона надо платить, вы бы четыре вынули? А?..
Может быть, вовсе не три миллиона надо платить, а только два или один?
Может, ни одного? А?.. Прошу не перебивать! Я не перебивал вас! Может быть,
Крабс все это затеял, чтоб положить три миллиона в карман? Вы не знаете? А я
знаю!.. Прошу не перебивать! Я вот поеду в Давилон и поговорю сам с этими
Мигой и Жулио. Пусть они убираются бесплатно к лешему! Мало им того, что они
выручили от продажи акций, они еще к нам залезть в карман норовят! Это
разбой! Я докажу им! Я им по морде дам палкой
Сказав это, господин Скуперфильд принялся размахивать своей тростью с
костяным набалдашником и стучать ею по полу, после чего начал вылезать из-за
стола, чтобы тотчас ехать в Давилон к Миге и Жулио.
Сидевшие рядом капиталисты вскочили и принялись успокаивать его, но он
не хотел успокаиваться и с такой силой размахивал палкой, что некоторым
капиталистам изрядно досталось. В конце концов его все же усадили на стул,
положили на макушку холодный компресс, и только после этого он понемногу
утихомирился.
Увидев, что тишина восстановилась, господин Спрутс решил, что заседание
можно продолжать, и сказал:
-- Я думаю, все вы понимаете, господа, что дело это необычайно тонкое.
Его надо решить сразу, одним ударом. Если каждый из нас станет ездить в
Давилон и торговаться с Мигой и Жулио, это может лишь повредить нам. Как
только Миге и Жулио станет ясно, что нам очень хочется избавиться от них,
они потребуют от нас еще больше. Откровенно скажу, что эти Мига и Жулио
просто два дурака, так как запросили с нас слишком мало. Нам надо поскорее
воспользоваться этим, пока они не передумали. Я предлагаю не торговаться
из-за пустяков и принять решение быстро. Здесь нас тридцать один член
большого бредлама. Если разделить три миллиона на тридцать один, то
получится меньше, чем по сто тысяч фертингов. Для каждого из нас эта сумма
просто ничтожная.
-- Господа! -- закричал, вскакивая, Скуперфильд. -- Господа, зачем вам
делить три миллиона на тридцать один? Это же трудно! Гораздо легче поделить
три миллиона на тридцать. Не считайте меня. Вас останется ровно тридцать.
Три миллиона поделите на тридцать, получится ровно по сто тысяч с каждого.
Таким образом, вам не придется тратить время на расчеты, а время, как
известно, дороже денег, потому что деньги можно вернуть, а потраченное время
не вернешь ни за что на свете...
Говоря это, Скуперфильд вылез из-за стола и начал пробираться к двери
-- как был, с компрессом на голове. Увидев этот маневр. Спрутс закричал:
-- Держите его! Не дайте ему сбежать!
Несколько капиталистов бросились ловить Скуперфильда, однако он проявил
необычную прыть: ударом трости сшиб кинувшегося ему наперерез владельца
многочисленных ночлежных домов господина Дрянинга, толчком ноги распахнул
дверь и загремел вниз по лестнице.
Заметив, что капиталисты Скрягинс и Жадинг тоже вылезли из-за стола с
явным намерением дать тягу, господин Спрутс велел секретарше запереть дверь
на ключ и сказал:
-- Господа, прежде всего мы должны осудить этот недостойный поступок и
исключить Скуперфильда из членов нашего сообщества. Отныне никто не должен
иметь с ним никаких дел. Наш бредлам будет всячески преследовать его. Скоро
он поймет, что, нарушив наши правила и выбыв из членов бредлама, он потерял
значительно больше, чем ему кажется... А теперь, господа, может быть, еще
кому-нибудь хочется отправиться вслед за Скуперфильдом?..
Господин Спрутс обвел взглядом собрание и, увидев, что больше никто не
выказывает поползновения удалиться, закончил:
-- Если нет, то не будем больше тратить попусту время и заплатим
деньги.
Все богачи принялись вытаскивать из карманов свои чековые книжки и
авторучки. Известно, что капиталисты никогда не платят деньги наличными, а
выписывают чеки, по которым всегда можно получить деньги в банке.