Сказка Двое из ларца
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Болучевский В.А.
Глава 42
«Что-то не срастается, – думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. – Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше – раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке – два.
Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что – глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.
Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?
Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но – да.
Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.
«Знают», – сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, – хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».
Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.
– Привет! – обрадовался ему Дмитрий.
– Здорово, – Александр протянул руку. – Как дела?
– Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.
– Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?
– Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?
Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.
Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:
– Марь Петровна…
– Ну да, – она сняла очки. – Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.
Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:
– Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.
– Это землетрясение? – вскинул брови Гурский.
– А вы оставайтесь, – улыбнулась кассир. – Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите – красиво…
– Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.
– Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь – шестой этаж все-таки.
– Пятый.
– Вместе с техническим – шестой.
– И что?
– Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются. Дом стоит, а пролеты… И в лифты нельзя заходить. И от окон как можно дальше, осколками может поранить.
– А что делать?
– Ничего. Вот, видите? Это капитальная стена, вот туда, в дверной проем, встать и стоять. И ждать.
– И все?
– И все.
– Ма-ама дорогая… И вам не страшно?
– Страшно. Сорок лет уже здесь живу, а все боюсь. И все боятся. Так что вы не стесняйтесь.
Дима ушел в зал. Гурский невольно уставился на тяжелые бетонные балки потолка.
– И долго ждать? – он нервно достал сигарету.
– Кто ж знает? Может, и не будет больше. Только не курите, пожалуйста, не выношу. Дмитрий вышел из зала.
– Пошли?
– А? – Александр взглянул на Марью Петровну.
– А что я могу сказать… – она надела очки и стала листать каталог выставки.
– Пошли, – решительно сказал Гурский. – Только очень быстро.
Перепрыгивая через ступеньки, они скатились по лестнице вниз, в считанные секунды оказавшись на крыльце служебного входа.
– Сто пятьдесят, – задыхаясь произнес Дмитрий. – Изначально предполагалось сто. Но теперь – сто пятьдесят как минимум. А может, и больше. Пьяные не умирают, их Господь бережет.
– Разумно.
– Да! – Дима застегивал на ходу куртку. – Тебя тут парень один вчера искал.
– Что за парень?-насторожился Гурский.
– Да понимаешь… – переходя через дорогу, Дмитрий на минуту замолчал, подыскивая слова.– Как-то все очень… ну… как-то с ним…
– Что такое?
– Вчера холодно было, народу меньше гораздо, я его поэтому сразу и приметил:
здоровый такой, сумка через плечо и рожа злобная.
В меховой куртке, кожаной.
– Да, в коричневой. Ты его знаешь? «Вот она, беда. Приехала…» – подумал Гурский.
– Ну и?..
– Подходит он ко мне и говорит: «А почему это у Сталина трубка ненастоящая?» Я ему объясняю – это муляж, так и должно быть, что же вы хотите, чтобы и ордена, и бриллианты настоящие были? А он на меня смотрит, как на врага народа, и говорит, что, мол, «брюлики» – другое дело, а трубка, «чисто конкретно», настоящая должна быть. Он знает. Поменяли? Кто? Зачем? И, ты знаешь, мне даже не по себе стало, смотрит прямо в глаза, такое впечатление – сейчас бить будет. А потом расслабился так немного и уже другим совсем тоном спрашивает:
«А приятель мой, высокий такой, в яркой куртке, к вам не заглядывал?» Мы, дескать, с ним разминулись, а у него все наши бумаги. Ну, Марь Петровна, кассир наша, ему и сказала, что, мол, вчера заходил. А я еще брякнул, что ты заглянуть обещал, попрощаться, но пока не заходил. Он зубы так стиснул и ушел. Я только потом подумал, что зря брякнул. Не похожи вы с ним на приятелей.
– Почему?
– Рожа у него бандитская. Такой, знаешь, из «быков». Ты меня извини, конечно, у тебя свои дела, но… лучше бы тебе с ним не встречаться.
«Это-то понятно,– думал Гурский.– Но и прятаться здесь негде. Да и аэропорт крохотный, не разминешься. А если опять в Красноярске керосину не будет и куковать там сутки, а то и больше, он меня точно где-нибудь в сортире выпасет и грохнет, теперь уж точно. Он же понял, что трубка у меня, а „гипс снять“ проще всего с бесчувственного тела, „с трупа“ наконец. Ему же небось без нее возвращаться не велено. Начальство у него строгое. Он и так в поезде лоханулся, да и в Хабаровске на целые сутки отстал. Злой. Добром не отвяжется».
– Погоди-ка, – сказал он Диме, остановившись возле одного из маленьких магазинчиков, которые сплошной стеной окружали рынок. – Давай зайдем.
– И, ты знаешь, – продолжал тот задумчиво, входя вслед за Гурским в магазин, – мне почему-то кажется, что трубка у Сталина в самом деле настоящая была… Его, правда, Лева монтировал, я не приглядывался, у нас всегда на монтаже запарка, не до того. Но я же потом смотрителей подменял, поглядывал. С ним да с Лениным народ фотографироваться любит. И вот такое смутное у меня ощущение, что вроде другая у него сейчас трубка в руке. Мистика…
– Не бери в голову. – Адашев подошел к прилавку, где были разложены коробки с сигарами, табаки, мундштуки и трубки.
– Во! – Дима ткнул пальцем в одну из трубок. – Вот такая вроде была. Только чуть побольше и не такая новая.
– А я вот давно хотел купить, но как-то все… Вот эту и покажите, – попросил Гурский продавщицу.Она подала трубку. Адашев покрутил ее в руках, вынул мундштук из чубука, вставил обратно.
– Дорогая, – уважительно сказал Дмитрий.
– Настоящая потому что, – пожал плечами Гурский. – Так и должно быть.
– Берете? – спросила продавщица.
– Да, – Гурский достал деньги. – И табачок, пожалуйста, вот этот. «Клана» у вас нет? Ну, что делать… Давайте «Амфору», только вот эту, покрепче.
В закусочной, позавтракав, он набил и раскурил трубку, выпуская клубы ароматного дыма. Затем вытряхнул в пепельницу остатки пепла, спрятал новую, но уже пользованную, пахнущую табаком и душистой золой трубку в карман, вышел на улицу и зажмурился. Солнечные лучи, отражаясь от неправдоподобно белого снега, слепили глаза.
– Как же ты здесь без очков-то? – спросил у Димы.
– Да я днем на улице-то почти не бываю. Выскочил, перекусил, сотку хлопнул и обратно. А потом только вечером, на ужин что-нибудь взять. Так что… Ну, пока?
– Счастливо. На, я вот тут телефон свой записал, звони если что…
– Ага, спасибо. А ты бы купил все-таки домой рыбки, икорки. Здесь на рынке дешево. И все наисвежайшее. А то как-то… с Камчатки ведь. Сегодня летишь?
– Да. Сегодня прямой рейс. В пять с чем-то. Ну, бывай.
– Пока. – Дмитрий зашагал на выставку.
«Что-то не срастается, – думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. – Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше – раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке – два.
Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что – глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.
Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?
Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но – да.
Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.
«Знают», – сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, – хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».
Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.
– Привет! – обрадовался ему Дмитрий.
– Здорово, – Александр протянул руку. – Как дела?
– Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.
– Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?
– Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?
Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.
Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:
– Марь Петровна…
– Ну да, – она сняла очки. – Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.
Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:
– Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.
– Это землетрясение? – вскинул брови Гурский.
– А вы оставайтесь, – улыбнулась кассир. – Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите – красиво…
– Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.
– Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь – шестой этаж все-таки.
– Пятый.
– Вместе с техническим – шестой.
– И что?
– Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются. Дом стоит, а пролеты… И в лифты нельзя заходить. И от окон как можно дальше, осколками может поранить.
– А что делать?
– Ничего. Вот, видите? Это капитальная стена, вот туда, в дверной проем, встать и стоять. И ждать.
– И все?
– И все.
– Ма-ама дорогая… И вам не страшно?
– Страшно. Сорок лет уже здесь живу, а все боюсь. И все боятся. Так что вы не стесняйтесь.
Дима ушел в зал. Гурский невольно уставился на тяжелые бетонные балки потолка.
– И долго ждать? – он нервно достал сигарету.
– Кто ж знает? Может, и не будет больше. Только не курите, пожалуйста, не выношу. Дмитрий вышел из зала.
– Пошли?
– А? – Александр взглянул на Марью Петровну.
– А что я могу сказать… – она надела очки и стала листать каталог выставки.
– Пошли, – решительно сказал Гурский. – Только очень быстро.
Перепрыгивая через ступеньки, они скатились по лестнице вниз, в считанные секунды оказавшись на крыльце служебного входа.
– Сто пятьдесят, – задыхаясь произнес Дмитрий. – Изначально предполагалось сто. Но теперь – сто пятьдесят как минимум. А может, и больше. Пьяные не умирают, их Господь бережет.
– Разумно.
– Да! – Дима застегивал на ходу куртку. – Тебя тут парень один вчера искал.
– Что за парень?-насторожился Гурский.
– Да понимаешь… – переходя через дорогу, Дмитрий на минуту замолчал, подыскивая слова.– Как-то все очень… ну… как-то с ним…
– Что такое?
– Вчера холодно было, народу меньше гораздо, я его поэтому сразу и приметил:
здоровый такой, сумка через плечо и рожа злобная.
В меховой куртке, кожаной.
– Да, в коричневой. Ты его знаешь? «Вот она, беда. Приехала…» – подумал Гурский.
– Ну и?..
– Подходит он ко мне и говорит: «А почему это у Сталина трубка ненастоящая?» Я ему объясняю – это муляж, так и должно быть, что же вы хотите, чтобы и ордена, и бриллианты настоящие были? А он на меня смотрит, как на врага народа, и говорит, что, мол, «брюлики» – другое дело, а трубка, «чисто конкретно», настоящая должна быть. Он знает. Поменяли? Кто? Зачем? И, ты знаешь, мне даже не по себе стало, смотрит прямо в глаза, такое впечатление – сейчас бить будет. А потом расслабился так немного и уже другим совсем тоном спрашивает:
«А приятель мой, высокий такой, в яркой куртке, к вам не заглядывал?» Мы, дескать, с ним разминулись, а у него все наши бумаги. Ну, Марь Петровна, кассир наша, ему и сказала, что, мол, вчера заходил. А я еще брякнул, что ты заглянуть обещал, попрощаться, но пока не заходил. Он зубы так стиснул и ушел. Я только потом подумал, что зря брякнул. Не похожи вы с ним на приятелей.
– Почему?
– Рожа у него бандитская. Такой, знаешь, из «быков». Ты меня извини, конечно, у тебя свои дела, но… лучше бы тебе с ним не встречаться.
«Это-то понятно,– думал Гурский.– Но и прятаться здесь негде. Да и аэропорт крохотный, не разминешься. А если опять в Красноярске керосину не будет и куковать там сутки, а то и больше, он меня точно где-нибудь в сортире выпасет и грохнет, теперь уж точно. Он же понял, что трубка у меня, а „гипс снять“ проще всего с бесчувственного тела, „с трупа“ наконец. Ему же небось без нее возвращаться не велено. Начальство у него строгое. Он и так в поезде лоханулся, да и в Хабаровске на целые сутки отстал. Злой. Добром не отвяжется».
– Погоди-ка, – сказал он Диме, остановившись возле одного из маленьких магазинчиков, которые сплошной стеной окружали рынок. – Давай зайдем.
– И, ты знаешь, – продолжал тот задумчиво, входя вслед за Гурским в магазин, – мне почему-то кажется, что трубка у Сталина в самом деле настоящая была… Его, правда, Лева монтировал, я не приглядывался, у нас всегда на монтаже запарка, не до того. Но я же потом смотрителей подменял, поглядывал. С ним да с Лениным народ фотографироваться любит. И вот такое смутное у меня ощущение, что вроде другая у него сейчас трубка в руке. Мистика…
– Не бери в голову. – Адашев подошел к прилавку, где были разложены коробки с сигарами, табаки, мундштуки и трубки.
– Во! – Дима ткнул пальцем в одну из трубок. – Вот такая вроде была. Только чуть побольше и не такая новая.
– А я вот давно хотел купить, но как-то все… Вот эту и покажите, – попросил Гурский продавщицу.Она подала трубку. Адашев покрутил ее в руках, вынул мундштук из чубука, вставил обратно.
– Дорогая, – уважительно сказал Дмитрий.
– Настоящая потому что, – пожал плечами Гурский. – Так и должно быть.
– Берете? – спросила продавщица.
– Да, – Гурский достал деньги. – И табачок, пожалуйста, вот этот. «Клана» у вас нет? Ну, что делать… Давайте «Амфору», только вот эту, покрепче.
В закусочной, позавтракав, он набил и раскурил трубку, выпуская клубы ароматного дыма. Затем вытряхнул в пепельницу остатки пепла, спрятал новую, но уже пользованную, пахнущую табаком и душистой золой трубку в карман, вышел на улицу и зажмурился. Солнечные лучи, отражаясь от неправдоподобно белого снега, слепили глаза.
– Как же ты здесь без очков-то? – спросил у Димы.
– Да я днем на улице-то почти не бываю. Выскочил, перекусил, сотку хлопнул и обратно. А потом только вечером, на ужин что-нибудь взять. Так что… Ну, пока?
– Счастливо. На, я вот тут телефон свой записал, звони если что…
– Ага, спасибо. А ты бы купил все-таки домой рыбки, икорки. Здесь на рынке дешево. И все наисвежайшее. А то как-то… с Камчатки ведь. Сегодня летишь?
– Да. Сегодня прямой рейс. В пять с чем-то. Ну, бывай.
– Пока. – Дмитрий зашагал на выставку.