Сказка Робинзон Крузо
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Даниэля Дефо
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дикари снова посещают остров Робинзона. Крушение корабля
Наступил декабрь, и нужно было собирать урожай. Я работал в поле с
утра до вечера. И вот как-то раз, выйдя из дому, когда еще не совсем
рассвело, я, к своему ужасу, увидел на берегу, милях в двух от моей
пещеры, пламя большого костра.
Я остолбенел от изумления.
Значит, на моем острове снова появились дикари! И появились они не на
той стороне, где я почти никогда не бывал, а здесь, недалеко от меня.
Я притаился в роще, окружавшей мой дом, не смея ступить шагу, чтобы
не наткнуться на дикарей.
Но и оставаясь в роще, я испытывал большое беспокойство: я боялся,
что, если дикари начнут шнырять по острову и увидят мои возделанные поля,
мое стадо, мое жилье, они сейчас же догадаются, что в этих местах живут
люди, и не успокоятся, пока не разыщут меня. Медлить было нельзя. Я живо
вернулся к себе за ограду, поднял за собой лестницу, чтобы замести свои
следы, и начал готовиться к обороне.
Я зарядил всю свою артиллерию (так я называл мушкеты, стоявшие на
лафетах вдоль наружной стены), осмотрел и зарядил оба пистолета и решил
защищаться до последнего вздоха.
Я пробыл в своей крепости около двух часов, придумывая, что бы такое
еще предпринять для защиты моего укрепления.
"Как жаль, что все мое войско состоит из одного человека! - думал я.
- У меня нет даже лазутчиков, которых я мог бы послать на разведку".
Что делается в лагере врага, я не знал. Эта неизвестность томила
меня. Я схватил подзорную трубу, приставил лестницу к покатому склону горы
и добрался до вершины. Там я лег ничком и направил трубу на то место, где
видел огонь. Дикари, их было девять человек, сидели вокруг небольшого
костра, совершенно нагие.
Конечно, костер они развели не для того, чтобы погреться, - в этом не
было нужды, так как стояла жара. Нет, я был уверен, что на этом костре они
жарили свой страшный обед из человечьего мяса! "Дичь", несомненно, была
уже заготовлена, но живая или убитая - я не знал.
Людоеды прибыли на остров в двух пирогах, которые теперь стояли на
песке: было время отлива, и мои ужасные гости, видимо, дожидались прилива,
чтобы пуститься в обратный путь.
Так и случилось: лишь только начался прилив, дикари бросились к
лодкам и отчалили. Я забыл сказать, что за час или полтора до отъезда они
плясали на берегу: при помощи подзорной трубы я хорошо различал их дикие
телодвижения и прыжки.
Как только я убедился, что дикари оставили остров и скрылись, я
спустился с горы, вскинул на плечи оба ружья, заткнул за пояс два
пистолета, а также большую мою саблю без ножен и, не теряя времени,
отправился к тому холму, откуда производил свои первые наблюдения после
того, как открыл на берегу человеческий след.
Добравшись до этого места (что заняло не менее двух часов, так как я
был нагружен тяжелым оружием), я взглянул в сторону моря и увидел еще три
пироги с дикарями, направлявшиеся от острова к материку.
Это привело меня в ужас. Я побежал к берегу и чуть не вскрикнул от
ужаса и гнева, когда увидел остатки происходившего там свирепого
пиршества: кровь, кости и куски человечьего мяса, которое эти злодеи
только что пожирали, веселясь и танцуя.
Меня охватило такое негодование, я почувствовал такую ненависть к
этим убийцам, что мне захотелось жестоко отомстить им за их кровожадность.
Я дал себе клятву, что в следующий раз, когда снова увижу на берегу их
отвратительный пир, я нападу на них и уничтожу всех, сколько бы их ни
было.
"Пусть я погибну в неравном бою, пусть они растерзают меня, - говорил
я себе, - но не могу же я допустить, чтобы у меня на глазах люди
безнаказанно ели людей!"
Однако прошло пятнадцать месяцев, а дикари не появлялись. Все это
время во мне не угасал воинственный пыл: я только и думал о том, как бы
мне истребить людоедов.
Я решил напасть на них врасплох, особенно если они опять разделятся
на две группы, как это было в последний их приезд.
Я не сообразил тогда, что если даже и перебью всех приехавших ко мне
дикарей (положим, их будет десять или двенадцать человек), то на другой
день, или через неделю, или, может быть, через месяц мне придется иметь
дело с новыми дикарями. А там опять с новыми, и так без конца, пока я сам
не превращусь в такого же ужасного убийцу, как и эти несчастные,
пожирающие своих собратьев.
Пятнадцать или шестнадцать месяцев я провел в беспрестанной тревоге.
Я плохо спал, каждую ночь видел страшные сны и часто вскакивал с постели
весь дрожа.
Иногда мне снилось, что я убиваю дикарей, и мне живо рисовались во
сне все подробности наших сражений.
Днем я тоже не знал ни минуты покоя. Весьма возможно, что такая
бурная тревога в конце концов довела бы меня до безумия, если бы вдруг не
случилось событие, сразу отвлекшее мои мысли в другую сторону.
Это произошло на двадцать четвертом году моего пребывания на острове,
в середине мая, если верить моему убогому деревянному календарю.
Весь этот день, 16 мая, гремел гром, сверкали молнии, гроза не
умолкала ни на миг. Поздно вечером я читал книгу, стараясь позабыть свои
тревоги. Вдруг я услышал пушечный выстрел. Мне показалось, что он донесся
ко мне с моря.
Я сорвался с места, мигом приставил лестницу к уступу горы и
быстро-быстро, боясь потерять хотя бы секунду драгоценного времени, стал
взбираться по ступеням наверх. Как раз в ту минуту, когда я очутился на
вершине, передо мною далеко в море блеснул огонек, и действительно через
полминуты раздался второй пушечный выстрел.
"В море гибнет корабль, - сказал я себе. - Он подает сигналы, он
надеется, что будет спасен. Должно быть, неподалеку находится другой
какой-нибудь корабль, к которому он взывает о помощи".
Я был очень взволнован, но нисколько не растерялся и успел
сообразить, что хотя я не в силах помочь этим людям, зато, быть может, они
помогут мне.
В одну минуту я собрал весь валежник, какой нашел поблизости, сложил
его в кучу и зажег. Дерево было сухое, и, несмотря на сильный ветер, пламя
костра поднялось так высоко, что с корабля, если только это действительно
был корабль, не могли не заметить моего сигнала. И огонь был, несомненно,
замечен, потому что, как только вспыхнуло пламя костра, раздался новый
пушечный выстрел, потом еще и еще, все с той же стороны.
Я поддерживал огонь всю ночь - до утра, а когда совсем рассвело и
предутренний туман немного рассеялся, я увидел в море, прямо на востоке,
какой-то темный предмет. Но был ли это корпус корабля или парус, я не мог
рассмотреть даже в подзорную трубу, так как это было очень далеко, а море
все еще было во мгле.
Все утро я наблюдал за видневшимся в море предметом и вскоре
убедился, что он неподвижен. Оставалось предположить, что это корабль,
который стоит на якоре.
Я не выдержал, схватил ружье, подзорную трубу и побежал на
юго-восточный берег, к тому месту, где начиналась гряда камней, выходящая
в море.
Туман уже рассеялся, и, взобравшись на ближайший утес, я мог ясно
различить корпус разбившегося корабля. Сердце мое сжалось от горя.
Очевидно, несчастный корабль наскочил ночью на невидимые подводные скалы и
застрял в том месте, где они преграждали путь яростному морскому течению.
Это были те самые скалы, которые когда-то угрожали гибелью и мне.
Если бы потерпевшие крушение заметили остров, по всей вероятности,
они спустили бы шлюпки и попытались бы добраться до берега.
Но почему они палили из пушек тотчас же после того, как я зажег свой
костер?
Может быть, увидев костер, они спустили на воду спасательную шлюпку и
стали грести к берегу, но не могли справиться с бешеной бурей, их отнесло
в сторону и они утонули? А может быть, еще до крушения они остались без
лодок? Ведь во время бури бывает и так: когда судно начинает тонуть, людям
часто приходится, чтобы облегчить его груз, выбрасывать свои шлюпки за
борт. Может быть, этот корабль был не один? Может быть, вместе с ним было
в море еще два или три корабля и они, услышав сигналы, подплыли к
несчастному собрату и подобрали его экипаж? Впрочем, это едва ли могло
случиться: другого корабля я не видел.
Но какая бы участь ни постигла несчастных, я не мог им помочь, и мне
оставалось только оплакивать их гибель.
Мне было жалко и их и себя.
Еще мучительнее, чем прежде, я почувствовал в этот день весь ужас
своего одиночества. Чуть только я увидел корабль, я понял, как сильно
истосковался по людям, как страстно мне хочется видеть их лица, слышать их
голоса, пожимать им руки, разговаривать с ними! С моих губ, помимо моей
воли, беспрестанно слетали слова: "Ах, если бы хоть два или три
человека... нет, хоть бы один из них спасся и приплыл ко мне! Он был бы
мне товарищем, другом, и я мог бы делить с ним и горе и радость".
Ни разу за все годы моего одиночества не испытал я такого страстного
желания общаться с людьми.
"Хоть бы один! Ах, если бы хоть один!" - повторял я тысячу раз.
И эти слова разжигали во мне такую тоску, что, произнося их, я
судорожно сжимал кулаки и так сильно стискивал зубы, что потом долгое
время не мог их разжать.
Дикари снова посещают остров Робинзона. Крушение корабля
Наступил декабрь, и нужно было собирать урожай. Я работал в поле с
утра до вечера. И вот как-то раз, выйдя из дому, когда еще не совсем
рассвело, я, к своему ужасу, увидел на берегу, милях в двух от моей
пещеры, пламя большого костра.
Я остолбенел от изумления.
Значит, на моем острове снова появились дикари! И появились они не на
той стороне, где я почти никогда не бывал, а здесь, недалеко от меня.
Я притаился в роще, окружавшей мой дом, не смея ступить шагу, чтобы
не наткнуться на дикарей.
Но и оставаясь в роще, я испытывал большое беспокойство: я боялся,
что, если дикари начнут шнырять по острову и увидят мои возделанные поля,
мое стадо, мое жилье, они сейчас же догадаются, что в этих местах живут
люди, и не успокоятся, пока не разыщут меня. Медлить было нельзя. Я живо
вернулся к себе за ограду, поднял за собой лестницу, чтобы замести свои
следы, и начал готовиться к обороне.
Я зарядил всю свою артиллерию (так я называл мушкеты, стоявшие на
лафетах вдоль наружной стены), осмотрел и зарядил оба пистолета и решил
защищаться до последнего вздоха.
Я пробыл в своей крепости около двух часов, придумывая, что бы такое
еще предпринять для защиты моего укрепления.
"Как жаль, что все мое войско состоит из одного человека! - думал я.
- У меня нет даже лазутчиков, которых я мог бы послать на разведку".
Что делается в лагере врага, я не знал. Эта неизвестность томила
меня. Я схватил подзорную трубу, приставил лестницу к покатому склону горы
и добрался до вершины. Там я лег ничком и направил трубу на то место, где
видел огонь. Дикари, их было девять человек, сидели вокруг небольшого
костра, совершенно нагие.
Конечно, костер они развели не для того, чтобы погреться, - в этом не
было нужды, так как стояла жара. Нет, я был уверен, что на этом костре они
жарили свой страшный обед из человечьего мяса! "Дичь", несомненно, была
уже заготовлена, но живая или убитая - я не знал.
Людоеды прибыли на остров в двух пирогах, которые теперь стояли на
песке: было время отлива, и мои ужасные гости, видимо, дожидались прилива,
чтобы пуститься в обратный путь.
Так и случилось: лишь только начался прилив, дикари бросились к
лодкам и отчалили. Я забыл сказать, что за час или полтора до отъезда они
плясали на берегу: при помощи подзорной трубы я хорошо различал их дикие
телодвижения и прыжки.
Как только я убедился, что дикари оставили остров и скрылись, я
спустился с горы, вскинул на плечи оба ружья, заткнул за пояс два
пистолета, а также большую мою саблю без ножен и, не теряя времени,
отправился к тому холму, откуда производил свои первые наблюдения после
того, как открыл на берегу человеческий след.
Добравшись до этого места (что заняло не менее двух часов, так как я
был нагружен тяжелым оружием), я взглянул в сторону моря и увидел еще три
пироги с дикарями, направлявшиеся от острова к материку.
Это привело меня в ужас. Я побежал к берегу и чуть не вскрикнул от
ужаса и гнева, когда увидел остатки происходившего там свирепого
пиршества: кровь, кости и куски человечьего мяса, которое эти злодеи
только что пожирали, веселясь и танцуя.
Меня охватило такое негодование, я почувствовал такую ненависть к
этим убийцам, что мне захотелось жестоко отомстить им за их кровожадность.
Я дал себе клятву, что в следующий раз, когда снова увижу на берегу их
отвратительный пир, я нападу на них и уничтожу всех, сколько бы их ни
было.
"Пусть я погибну в неравном бою, пусть они растерзают меня, - говорил
я себе, - но не могу же я допустить, чтобы у меня на глазах люди
безнаказанно ели людей!"
Однако прошло пятнадцать месяцев, а дикари не появлялись. Все это
время во мне не угасал воинственный пыл: я только и думал о том, как бы
мне истребить людоедов.
Я решил напасть на них врасплох, особенно если они опять разделятся
на две группы, как это было в последний их приезд.
Я не сообразил тогда, что если даже и перебью всех приехавших ко мне
дикарей (положим, их будет десять или двенадцать человек), то на другой
день, или через неделю, или, может быть, через месяц мне придется иметь
дело с новыми дикарями. А там опять с новыми, и так без конца, пока я сам
не превращусь в такого же ужасного убийцу, как и эти несчастные,
пожирающие своих собратьев.
Пятнадцать или шестнадцать месяцев я провел в беспрестанной тревоге.
Я плохо спал, каждую ночь видел страшные сны и часто вскакивал с постели
весь дрожа.
Иногда мне снилось, что я убиваю дикарей, и мне живо рисовались во
сне все подробности наших сражений.
Днем я тоже не знал ни минуты покоя. Весьма возможно, что такая
бурная тревога в конце концов довела бы меня до безумия, если бы вдруг не
случилось событие, сразу отвлекшее мои мысли в другую сторону.
Это произошло на двадцать четвертом году моего пребывания на острове,
в середине мая, если верить моему убогому деревянному календарю.
Весь этот день, 16 мая, гремел гром, сверкали молнии, гроза не
умолкала ни на миг. Поздно вечером я читал книгу, стараясь позабыть свои
тревоги. Вдруг я услышал пушечный выстрел. Мне показалось, что он донесся
ко мне с моря.
Я сорвался с места, мигом приставил лестницу к уступу горы и
быстро-быстро, боясь потерять хотя бы секунду драгоценного времени, стал
взбираться по ступеням наверх. Как раз в ту минуту, когда я очутился на
вершине, передо мною далеко в море блеснул огонек, и действительно через
полминуты раздался второй пушечный выстрел.
"В море гибнет корабль, - сказал я себе. - Он подает сигналы, он
надеется, что будет спасен. Должно быть, неподалеку находится другой
какой-нибудь корабль, к которому он взывает о помощи".
Я был очень взволнован, но нисколько не растерялся и успел
сообразить, что хотя я не в силах помочь этим людям, зато, быть может, они
помогут мне.
В одну минуту я собрал весь валежник, какой нашел поблизости, сложил
его в кучу и зажег. Дерево было сухое, и, несмотря на сильный ветер, пламя
костра поднялось так высоко, что с корабля, если только это действительно
был корабль, не могли не заметить моего сигнала. И огонь был, несомненно,
замечен, потому что, как только вспыхнуло пламя костра, раздался новый
пушечный выстрел, потом еще и еще, все с той же стороны.
Я поддерживал огонь всю ночь - до утра, а когда совсем рассвело и
предутренний туман немного рассеялся, я увидел в море, прямо на востоке,
какой-то темный предмет. Но был ли это корпус корабля или парус, я не мог
рассмотреть даже в подзорную трубу, так как это было очень далеко, а море
все еще было во мгле.
Все утро я наблюдал за видневшимся в море предметом и вскоре
убедился, что он неподвижен. Оставалось предположить, что это корабль,
который стоит на якоре.
Я не выдержал, схватил ружье, подзорную трубу и побежал на
юго-восточный берег, к тому месту, где начиналась гряда камней, выходящая
в море.
Туман уже рассеялся, и, взобравшись на ближайший утес, я мог ясно
различить корпус разбившегося корабля. Сердце мое сжалось от горя.
Очевидно, несчастный корабль наскочил ночью на невидимые подводные скалы и
застрял в том месте, где они преграждали путь яростному морскому течению.
Это были те самые скалы, которые когда-то угрожали гибелью и мне.
Если бы потерпевшие крушение заметили остров, по всей вероятности,
они спустили бы шлюпки и попытались бы добраться до берега.
Но почему они палили из пушек тотчас же после того, как я зажег свой
костер?
Может быть, увидев костер, они спустили на воду спасательную шлюпку и
стали грести к берегу, но не могли справиться с бешеной бурей, их отнесло
в сторону и они утонули? А может быть, еще до крушения они остались без
лодок? Ведь во время бури бывает и так: когда судно начинает тонуть, людям
часто приходится, чтобы облегчить его груз, выбрасывать свои шлюпки за
борт. Может быть, этот корабль был не один? Может быть, вместе с ним было
в море еще два или три корабля и они, услышав сигналы, подплыли к
несчастному собрату и подобрали его экипаж? Впрочем, это едва ли могло
случиться: другого корабля я не видел.
Но какая бы участь ни постигла несчастных, я не мог им помочь, и мне
оставалось только оплакивать их гибель.
Мне было жалко и их и себя.
Еще мучительнее, чем прежде, я почувствовал в этот день весь ужас
своего одиночества. Чуть только я увидел корабль, я понял, как сильно
истосковался по людям, как страстно мне хочется видеть их лица, слышать их
голоса, пожимать им руки, разговаривать с ними! С моих губ, помимо моей
воли, беспрестанно слетали слова: "Ах, если бы хоть два или три
человека... нет, хоть бы один из них спасся и приплыл ко мне! Он был бы
мне товарищем, другом, и я мог бы делить с ним и горе и радость".
Ни разу за все годы моего одиночества не испытал я такого страстного
желания общаться с людьми.
"Хоть бы один! Ах, если бы хоть один!" - повторял я тысячу раз.
И эти слова разжигали во мне такую тоску, что, произнося их, я
судорожно сжимал кулаки и так сильно стискивал зубы, что потом долгое
время не мог их разжать.