Сказка Робинзон Крузо
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Даниэля Дефо
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Робинзон пытается покинуть свой остров
До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал,
спасся ли кто-нибудь с погибшего корабля.
Через несколько дней после кораблекрушения я нашел на берегу, против
того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него с
искренней печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо!
Быть может, если бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы
гораздо счастливее.
Но не следует сокрушаться о том, чего все равно не воротишь. Я долго
бродил по прибрежью, потом снова подошел к утопленнику. На нем были
короткие холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по
каким признакам нельзя было определить, какова его национальность: в
карманах у него я не нашел ничего, кроме двух золотых монет да трубки.
Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до
корабля. Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые
могут мне пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего меня
волновала надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое
существо, которое я могу спасти от смерти.
"И если я спасу его, - говорил я себе, - моя жизнь станет гораздо
светлее и радостнее".
Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днем ни
ночью не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я
сказал себе:
"Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни
стоило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила
совесть".
С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал
готовиться к трудной и опасной поездке.
Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с
изюмом и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я
отправился к тому берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из нее воду, я
сложил в нее вещи и вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с
собой большой мешок риса, второй кувшин пресной воды, десятка два
небольших ячменных лепешек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик.
Все это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я
пошел на веслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг
северо-восточной оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы
пуститься в открытое море, я остановился в нерешительности.
"Идти или нет?.. Рисковать или нет?" - спрашивал я себя.
Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров,
вспомнил, какой страшной опасности я подвергался во время своей первой
поездки, и понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба течения,
и я видел, что, в какое бы течение я ни попал, любое из них унесет меня
далеко в открытое море.
"Ведь лодка моя так мала, - говорил я себе, - что, стоит подняться
свежему ветру, ее сейчас же захлестнет волной, и тогда гибель моя
неизбежна".
Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться
от своего предприятия. Я вошел в небольшую бухточку, причалил к берегу,
сел на пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.
Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так
плохо: оказалось, что течение отлива идет от южной стороны острова, а
течение прилива - от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого
судна, буду держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и
невредим.
Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра
чуть свет выйти в море.
Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским бушлатом,
а наутро пустился в путь.
Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в
струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и
менее чем через два часа я добрался до корабля.
Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно,
испанский) застрял носом между двумя утесами. Корма была снесена; уцелела
только носовая часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.
Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня,
она принялась выть и визжать, а когда я позвал ее, спрыгнула в воду и
подплыла ко мне. Я взял ее в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал
ей кусок хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную
зиму волк. Когда собака насытилась, я дал ей немного воды, и она стала так
жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.
Затем я взошел на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они
лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда
корабль наскочил на утес, его все время обдавало громадными волнами, так
как была сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за
борт, ухватились друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие
высокие и так часто перехлестывали через палубу, что корабль, в сущности,
все время находился под водой, и те, кого не смыла волна, захлебнулись в
каютах и в кубрике.
Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.
Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что
остались, подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с
водкой, но они были так велики, что я не пытался их сдвинуть.
Было там еще несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали
матросам; два сундука я отнес в лодку, даже не попытавшись открыть их.
Если бы вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы
много добра, потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнаружил
кое-какие ценные вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.
Кроме сундуков, я нашел на корабле бочонок с каким-то спиртным
напитком. В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило
большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько ружей и
большую пороховницу, а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как
они были мне не нужны, а порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для
угля, в которых чрезвычайно нуждался. Взял два медных котелка и медный
кофейник.
Со всем этим грузом и с собакой я отчалил от корабля, так как уже
начинался прилив. В тот же день, к часу ночи, я вернулся на остров,
измученный и усталый до крайности.
Я решил перенести свою добычу не в пещеру, а в новый грот, так как
туда было ближе. Ночь я опять провел в лодке, а наутро, подкрепившись
едой, выгрузил на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр. В
бочонке оказался ром, но, признаться, довольно плохой, гораздо хуже того,
который мы пили в Бразилии.
Зато, когда я открыл сундуки, я нашел в них много полезных и ценных
вещей.
В одном из них был, например, погребец * очень изящной и причудливой
формы. В погребце было много бутылок с красивыми серебряными пробками; в
каждой бутылке - не меньше трех пинт великолепного, душистого ликера. Там
же я нашел четыре банки с отличными засахаренными фруктами; к сожалению,
две из них были испорчены соленой морской водой, но две оказались так
плотно закупорены, что в них не проникло ни капли воды. В сундуке я нашел
несколько совсем еще крепких рубах, и эта находка меня очень обрадовала;
затем полторы дюжины цветных шейных платков и столько же белых полотняных
носовых платков, которые доставили мне большую радость, так как очень
приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотняным платком.
На дне сундука я нашел три мешочка с деньгами и несколько небольших
слитков золота, весом, я думаю, около фунта.
В другом сундуке были куртки, штаны и камзолы, довольно поношенные,
из дешевой материи.
Признаться, когда я собирался на этот корабль, я думал, что найду в
нем гораздо больше полезных и ценных вещей. Правда, я разбогател на
довольно крупную сумму, но ведь деньги были для меня ненужным мусором! Я
охотно отдал бы все деньги за три-четыре пары самых обыкновенных башмаков
и чулок, которых не носил уже несколько лет.
Сложив добычу в надежном месте и оставив там мою лодку, я пошел в
обратный путь пешком. Была уже ночь, когда я вернулся домой. Дома все было
в полном порядке: спокойно, уютно и тихо. Попугай приветствовал меня
ласковым словом, и козлята с такой радостью подбежали ко мне, что я не мог
не погладить их и не дать им свежих колосьев.
Прежние мои страхи с этого времени как будто рассеялись, и я зажил
по-старому, без всяких тревог, возделывая поля и ухаживая за своими
животными, к которым я привязался еще сильнее, чем прежде.
Так я прожил еще почти два года, в полном довольстве, не зная
лишений. Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой
остров. С той минуты, как я увидел корабль, который сулил мне свободу, мне
стало еще более ненавистно мое одиночество. Дни и ночи проводил я в мечтах
о побеге из этой тюрьмы. Будь в моем распоряжении баркас, хотя бы вроде
того, на котором я бежал от мавров, я без раздумья пустился бы в море,
даже не заботясь о том, куда занесет меня ветер.
Наконец я пришел к убеждению, что мне удастся вырваться на волю лишь
в том случае, если я захвачу кого-нибудь из дикарей, посещавших мой
остров. Лучше всего было бы захватить одного из тех несчастных, которых
эти людоеды привозили сюда, чтобы растерзать и съесть. Я спасу ему жизнь,
и он поможет мне вырваться на свободу. Но план этот очень опасен и труден:
ведь для того чтобы захватить нужного мне дикаря, я должен буду напасть на
толпу людоедов и перебить всех до единого, а это мне едва ли удастся.
Кроме того, моя душа содрогалась при мысли, что мне придется пролить
столько человеческой крови хотя бы и ради собственного спасения.
Долго во мне шла борьба, но наконец пламенная жажда свободы одержала
верх над всеми доводами рассудка и совести. Я решил, чего бы это ни
стоило, захватить одного из дикарей в первый же раз, как они приедут на
мой остров.
И вот я стал чуть не ежедневно пробираться из своей крепости к тому
далекому берегу, к которому всего вероятнее могли пристать пироги дикарей.
Я хотел напасть на этих людоедов врасплох. Но прошло полтора года - даже
больше! - а дикари не показывались. В конце концов нетерпение мое стало
так велико, что я забыл о всякой осторожности и вообразил почему-то, что,
доведись мне повстречаться с дикарями, я легко справился бы не то что с
одним, но с двумя или даже с тремя!
Робинзон пытается покинуть свой остров
До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал,
спасся ли кто-нибудь с погибшего корабля.
Через несколько дней после кораблекрушения я нашел на берегу, против
того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него с
искренней печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо!
Быть может, если бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы
гораздо счастливее.
Но не следует сокрушаться о том, чего все равно не воротишь. Я долго
бродил по прибрежью, потом снова подошел к утопленнику. На нем были
короткие холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по
каким признакам нельзя было определить, какова его национальность: в
карманах у него я не нашел ничего, кроме двух золотых монет да трубки.
Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до
корабля. Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые
могут мне пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего меня
волновала надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое
существо, которое я могу спасти от смерти.
"И если я спасу его, - говорил я себе, - моя жизнь станет гораздо
светлее и радостнее".
Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днем ни
ночью не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я
сказал себе:
"Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни
стоило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила
совесть".
С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал
готовиться к трудной и опасной поездке.
Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с
изюмом и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я
отправился к тому берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из нее воду, я
сложил в нее вещи и вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с
собой большой мешок риса, второй кувшин пресной воды, десятка два
небольших ячменных лепешек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик.
Все это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я
пошел на веслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг
северо-восточной оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы
пуститься в открытое море, я остановился в нерешительности.
"Идти или нет?.. Рисковать или нет?" - спрашивал я себя.
Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров,
вспомнил, какой страшной опасности я подвергался во время своей первой
поездки, и понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба течения,
и я видел, что, в какое бы течение я ни попал, любое из них унесет меня
далеко в открытое море.
"Ведь лодка моя так мала, - говорил я себе, - что, стоит подняться
свежему ветру, ее сейчас же захлестнет волной, и тогда гибель моя
неизбежна".
Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться
от своего предприятия. Я вошел в небольшую бухточку, причалил к берегу,
сел на пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.
Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так
плохо: оказалось, что течение отлива идет от южной стороны острова, а
течение прилива - от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого
судна, буду держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и
невредим.
Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра
чуть свет выйти в море.
Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским бушлатом,
а наутро пустился в путь.
Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в
струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и
менее чем через два часа я добрался до корабля.
Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно,
испанский) застрял носом между двумя утесами. Корма была снесена; уцелела
только носовая часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.
Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня,
она принялась выть и визжать, а когда я позвал ее, спрыгнула в воду и
подплыла ко мне. Я взял ее в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал
ей кусок хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную
зиму волк. Когда собака насытилась, я дал ей немного воды, и она стала так
жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.
Затем я взошел на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они
лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда
корабль наскочил на утес, его все время обдавало громадными волнами, так
как была сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за
борт, ухватились друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие
высокие и так часто перехлестывали через палубу, что корабль, в сущности,
все время находился под водой, и те, кого не смыла волна, захлебнулись в
каютах и в кубрике.
Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.
Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что
остались, подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с
водкой, но они были так велики, что я не пытался их сдвинуть.
Было там еще несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали
матросам; два сундука я отнес в лодку, даже не попытавшись открыть их.
Если бы вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы
много добра, потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнаружил
кое-какие ценные вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.
Кроме сундуков, я нашел на корабле бочонок с каким-то спиртным
напитком. В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило
большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько ружей и
большую пороховницу, а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как
они были мне не нужны, а порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для
угля, в которых чрезвычайно нуждался. Взял два медных котелка и медный
кофейник.
Со всем этим грузом и с собакой я отчалил от корабля, так как уже
начинался прилив. В тот же день, к часу ночи, я вернулся на остров,
измученный и усталый до крайности.
Я решил перенести свою добычу не в пещеру, а в новый грот, так как
туда было ближе. Ночь я опять провел в лодке, а наутро, подкрепившись
едой, выгрузил на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр. В
бочонке оказался ром, но, признаться, довольно плохой, гораздо хуже того,
который мы пили в Бразилии.
Зато, когда я открыл сундуки, я нашел в них много полезных и ценных
вещей.
В одном из них был, например, погребец * очень изящной и причудливой
формы. В погребце было много бутылок с красивыми серебряными пробками; в
каждой бутылке - не меньше трех пинт великолепного, душистого ликера. Там
же я нашел четыре банки с отличными засахаренными фруктами; к сожалению,
две из них были испорчены соленой морской водой, но две оказались так
плотно закупорены, что в них не проникло ни капли воды. В сундуке я нашел
несколько совсем еще крепких рубах, и эта находка меня очень обрадовала;
затем полторы дюжины цветных шейных платков и столько же белых полотняных
носовых платков, которые доставили мне большую радость, так как очень
приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотняным платком.
На дне сундука я нашел три мешочка с деньгами и несколько небольших
слитков золота, весом, я думаю, около фунта.
В другом сундуке были куртки, штаны и камзолы, довольно поношенные,
из дешевой материи.
Признаться, когда я собирался на этот корабль, я думал, что найду в
нем гораздо больше полезных и ценных вещей. Правда, я разбогател на
довольно крупную сумму, но ведь деньги были для меня ненужным мусором! Я
охотно отдал бы все деньги за три-четыре пары самых обыкновенных башмаков
и чулок, которых не носил уже несколько лет.
Сложив добычу в надежном месте и оставив там мою лодку, я пошел в
обратный путь пешком. Была уже ночь, когда я вернулся домой. Дома все было
в полном порядке: спокойно, уютно и тихо. Попугай приветствовал меня
ласковым словом, и козлята с такой радостью подбежали ко мне, что я не мог
не погладить их и не дать им свежих колосьев.
Прежние мои страхи с этого времени как будто рассеялись, и я зажил
по-старому, без всяких тревог, возделывая поля и ухаживая за своими
животными, к которым я привязался еще сильнее, чем прежде.
Так я прожил еще почти два года, в полном довольстве, не зная
лишений. Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой
остров. С той минуты, как я увидел корабль, который сулил мне свободу, мне
стало еще более ненавистно мое одиночество. Дни и ночи проводил я в мечтах
о побеге из этой тюрьмы. Будь в моем распоряжении баркас, хотя бы вроде
того, на котором я бежал от мавров, я без раздумья пустился бы в море,
даже не заботясь о том, куда занесет меня ветер.
Наконец я пришел к убеждению, что мне удастся вырваться на волю лишь
в том случае, если я захвачу кого-нибудь из дикарей, посещавших мой
остров. Лучше всего было бы захватить одного из тех несчастных, которых
эти людоеды привозили сюда, чтобы растерзать и съесть. Я спасу ему жизнь,
и он поможет мне вырваться на свободу. Но план этот очень опасен и труден:
ведь для того чтобы захватить нужного мне дикаря, я должен буду напасть на
толпу людоедов и перебить всех до единого, а это мне едва ли удастся.
Кроме того, моя душа содрогалась при мысли, что мне придется пролить
столько человеческой крови хотя бы и ради собственного спасения.
Долго во мне шла борьба, но наконец пламенная жажда свободы одержала
верх над всеми доводами рассудка и совести. Я решил, чего бы это ни
стоило, захватить одного из дикарей в первый же раз, как они приедут на
мой остров.
И вот я стал чуть не ежедневно пробираться из своей крепости к тому
далекому берегу, к которому всего вероятнее могли пристать пироги дикарей.
Я хотел напасть на этих людоедов врасплох. Но прошло полтора года - даже
больше! - а дикари не показывались. В конце концов нетерпение мое стало
так велико, что я забыл о всякой осторожности и вообразил почему-то, что,
доведись мне повстречаться с дикарями, я легко справился бы не то что с
одним, но с двумя или даже с тремя!