Сказка Робинзон Крузо
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Даниэля Дефо
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Битва с дикарями. Робинзон освобождает испанца. Пятница находит отца
Едва прекратились дожди и опять засияло солнце, я начал с утра до
ночи готовиться к предстоящему плаванию. Я заранее рассчитал, сколько
провизии нам может понадобиться, и стал откладывать необходимые запасы.
Недели через две, а то и раньше, я предполагал сломать плотину и
вывести лодку из дока.
Но нам не суждено было двинуться в путь.
Как-то раз утром, когда я, по обыкновению, был занят подготовкой к
отъезду, мне пришло в голову, что хорошо бы, кроме прочей еды, захватить с
собой небольшой запас черепашьего мяса.
Я кликнул Пятницу, попросил его сбегать на берег и поймать черепаху.
(Мы охотились на черепах каждую неделю, так как оба любили их мясо и
яйца.)
Пятница помчался исполнять мою просьбу, но не прошло и четверти часа,
как он прибежал назад, перелетел, как на крыльях, через ограду и, прежде
чем я успел спросить его, в чем дело, закричал:
- Горе, горе! Беда! Нехорошо!
- Что такое? Что случилось, Пятница? - спросил я в тревоге.
- Там, - ответил он, - около берега, одна, две, три... одна, две, три
лодки!
Из его слов я заключил, что всех лодок было шесть, но, как потом
оказалось, их было только три, а он повторял счет оттого, что был очень
взволнован.
- Не нужно бояться, Пятница! Нужно быть храбрым! - сказал я, стараясь
ободрить его.
Бедняга был страшно напуган. Он почему-то решил, будто дикари явились
за ним, будто они сейчас разрежут его на куски и съедят. Он сильно дрожал.
Я не знал, как успокоить его. Я говорил, что, во всяком случае, я
подвергаюсь такой же опасности: если съедят его, то съедят и меня вместе с
ним.
- Но мы постоим за себя, - сказал я, - мы не дадимся им в руки
живыми. Мы должны вступить с ними в бой, и ты увидишь, что мы победим!
Ведь ты умеешь драться, не правда ли?
- Я умею стрелять, - отвечал он, - только их пришло много, очень
много.
- Не беда, - сказал я, - одних мы убьем, а остальные испугаются наших
выстрелов и разбегутся. Я обещаю тебе, что не дам тебя в обиду. Я буду
храбро защищаться и защищать тебя. Но обещаешь ли ты, что будешь так же
храбро защищать меня и исполнять все мои приказания?
- Я умру, если ты прикажешь, Робин Крузо!
После этого я принес из пещеры большую кружку рому и дал ему выпить
(я так бережно расходовал свой ром, что у меня оставался еще порядочный
запас).
Затем мы собрали все наши мушкеты и охотничьи ружья, привели их в
порядок и зарядили. Кроме того, я вооружился, как всегда, саблей без
ножен, а Пятнице дал топор.
Приготовившись таким образом к бою, я взял подзорную трубу и поднялся
для разведки на гору.
Направив трубу на берег моря, я скоро увидел дикарей: их было человек
двадцать, да, кроме того, на берегу лежало трое связанных людей. Лодок,
повторяю, оказалось только три, а не шесть. Было ясно, что вся эта толпа
дикарей явилась на остров с единственной целью - отпраздновать свою победу
над врагом. Предстояло ужасное, кровавое пиршество.
Я заметил также, что на этот раз они высадились не там, где
высаживались три года назад, в день нашей первой встречи с Пятницей, а
гораздо ближе к моей бухточке. Здесь берег был низкий и почти к самому
морю спускался густой лес.
Меня страшно взволновало злодейство, которое должно было совершиться
сейчас. Медлить было нельзя. Я сбежал с горы и сказал Пятнице, что
необходимо возможно скорее напасть на этих кровожадных людей.
При этом я еще раз спросил его, будет ли он мне помогать. Он теперь
совершенно оправился от испуга (чему, быть может, отчасти способствовал
ром) и с бодрым, даже радостным видом повторил, что готов умереть за меня.
Все еще не остыв от гнева, я схватил пистолеты и ружья (остальное
взял Пятница), и мы тронулись в путь. На всякий случай я сунул в карман
склянку рому и дал Пятнице нести большой мешок с запасными пулями и
порохом.
- Иди за мной, - сказал я, - не отставай ни на шаг и молчи. Не
спрашивай меня ни о чем. Да не смей стрелять без моей команды!
Подойдя к опушке леса с того края, который был ближе к берегу, я
остановился, тихонько подозвал Пятницу и, указав ему высокое дерево, велел
взобраться на вершину и взглянуть, видны ли оттуда дикари и что они
делают. Он, исполнив мое поручение, сейчас же спустился с дерева и
сообщил, что дикари сидят вокруг костра, поедая одного из привезенных ими
пленников, а другой лежит связанный тут же на песке.
- Потом они съедят и этого, - прибавил Пятница совершенно спокойно.
Вся моя душа запылала яростью при этих словах.
Пятница сказал мне, что второй пленник не индеец, а один из тех
белых, бородатых людей, которые пристали к его берегу в лодке. "Надо
действовать", - решил я. Я спрятался за дерево, достал подзорную трубу и
ясно увидел на берегу белого человека. Он лежал неподвижно, потому что его
руки и ноги были стянуты гибкими прутьями.
Несомненно это был европеец: на нем была одежда.
Впереди росли кусты, и среди этих кустов стояло дерево. Кусты были
довольно густые, так что можно было подкрасться туда незаметно.
Хотя я был так сильно разгневан, что мне хотелось кинуться на
людоедов в тот же миг, даже не думая о возможных последствиях, я обуздал
свою ярость и пробрался тайком к дереву. Дерево стояло на пригорке. С
этого пригорка я видел все, что происходило на берегу.
У костра, тесно прижавшись друг к другу, сидели дикари. Их было
девятнадцать человек. Немного поодаль, наклонившись над связанным
европейцем, стояли еще двое. Очевидно, их только что послали за пленником.
Они должны были убить его, разрезать на части и раздать пирующим куски его
мяса.
Я повернулся к Пятнице.
- Смотри на меня, - сказал я, - что я буду делать, то делай и ты.
С этими словами я положил на землю один из мушкетов и охотничье
ружье, а из другого мушкета прицелился в дикарей. Пятница сделал то же
самое.
- Ты готов? - спросил я его.
- Да, - отвечал он.
- Ну так стреляй! - сказал я, и мы выстрелили оба одновременно.
Прицел Пятницы оказался вернее моего: он убил двух человек и ранил
троих, я же только двоих ранил и убил одного.
Легко себе представить, какое страшное смятение произвели наши
выстрелы в толпе дикарей! Те, что остались в живых, вскочили на ноги, не
зная, куда кинуться, в какую сторону смотреть, так как хотя они понимали,
что им грозит смерть, но не видели, откуда она.
Пятница, исполняя мое приказание, не сводил с меня глаз.
Не давая дикарям опомниться после первых выстрелов, я бросил на землю
мушкет, схватил ружье, взвел курок и снова прицелился. Пятница в точности
повторял каждое мое движение.
- Ты готов, Пятница? - спросил я опять.
- Готов! - отвечал он.
- Стреляй! - скомандовал я.
Два выстрела грянули почти одновременно, но так как на этот раз мы
стреляли из ружей, заряженных дробью, то убитых оказалось только двое (по
крайней мере, двое упали), зато раненых было очень много.
Обливаясь кровью, бегали они по берегу с дикими воплями как безумные.
Трое получили, очевидно, тяжелые раны, потому что вскоре упали. Впрочем,
впоследствии выяснилось, что они остались в живых.
Я взял мушкет, в котором были еще заряды, и, крикнув: "Пятница, за
мной!" - выбежал из лесу на открытое место. Пятница не отставал от меня ни
на шаг. Заметив, что враги увидели меня, я с громким криком бросился
вперед.
- Кричи и ты! - приказал я Пятнице.
Он сейчас же закричал еще громче, чем я. К сожалению, мои доспехи
были так тяжелы, что мешали мне бежать. Но я словно не чувствовал их и
несся вперед со всех ног, прямо к несчастному европейцу, который, как уже
сказано, лежал в стороне, на песчаном берегу, между морем и костром
дикарей. Возле него не было ни одного человека. Те двое, что хотели
зарезать его, убежали при первых же выстрелах. В страшном испуге они
кинулись к морю, вскочили в лодку и стали отчаливать. В ту же лодку успели
вскочить еще три дикаря.
Я повернулся к Пятнице и приказал ему расправиться с ними. Он мигом
понял мою мысль и, пробежав шагов сорок, приблизился к лодке и выстрелил в
них из ружья.
Все пятеро повалились на дно лодки. Я думал, что все они убиты, но
двое сейчас же поднялись. Очевидно, они упали просто со страху.
Покуда Пятница стрелял в неприятеля, я достал свой карманный нож и
перерезал путы, которыми были стянуты руки и ноги пленника. Я помог ему
приподняться и спросил его по-португальски, кто он такой. Он отвечал:
- Эспаньоле (испанец).
Вскоре он немного оправился и стал выражать мне при помощи жестов
свою горячую благодарность за то, что я спас ему жизнь.
Призвав на помощь все свои познания в испанском языке, я сказал ему
по-испански:
- Сеньор, разговаривать мы будем потом, а теперь мы должны сражаться.
Если у вас осталось немного сил, вот вам сабля и пистолет.
Испанец с благодарностью принял и то и другое и, почувствовав в руках
оружие, стал словно другим человеком. Откуда и силы взялись! Как буря, он
бешено налетел на злодеев и в одно мгновение изрубил двоих на куски.
Впрочем, для такого подвига не требовалось особенной силы: несчастные
дикари, ошеломленные грохотом нашей стрельбы, были до того перепуганы, что
не могли ни бежать, ни защищаться. Многие падали просто со страху, как те
двое, что свалились на дно лодки от выстрела Пятницы, хотя пули пролетели
мимо них.
Так как саблю и пистолет я отдал испанцу, у меня остался лишь мушкет.
Он был заряжен, но я приберегал свой заряд на случай крайней нужды и
потому не стрелял.
В кустарнике, под тем деревом, откуда мы впервые открыли огонь,
остались наши охотничьи ружья. Я подозвал Пятницу и велел ему сбегать за
ними.
Он с большой поспешностью исполнил мое приказание. Я отдал ему свой
мушкет, а сам стал заряжать остальные ружья, сказав испанцу и Пятнице,
чтобы они приходили ко мне, когда им понадобится оружие. Они выразили
полную готовность подчиняться моему распоряжению.
Пока я заряжал ружья, испанец с необыкновенным бесстрашием напал на
одного из дикарей, и между ними завязался яростный бой.
В руках у дикаря был огромный деревянный меч. Дикари отлично владеют
этим смертоносным оружием. Одним из таких мечей они и хотели прикончить
испанца, когда тот лежал у костра. Теперь этот меч был снова занесен над
его головой. Я и не ожидал, что испанец окажется таким храбрецом: правда,
он все еще был слаб после перенесенных мучений, но бился с большим
упорством и нанес противнику саблей два страшных удара по голове. Дикарь
был громадного роста, очень мускулистый и сильный. Вдруг он отбросил свой
меч, и они схватились врукопашную. Испанцу пришлось очень худо: дикарь
тотчас же сбил его с ног, навалился на него и стал вырывать у него саблю.
Увидев это, я вскочил и бросился ему на помощь. Но испанец не растерялся:
он благоразумно выпустил саблю из рук, выхватил из-за пояса пистолет,
выстрелил в дикаря и уложил его на месте.
Между тем Пятница с героической смелостью преследовал бегущих
дикарей. В руке у него был только топор, другого оружия не было. Этим
топором он уже прикончил троих дикарей, раненных первыми нашими
выстрелами, и теперь не щадил никого, кто попадался ему на пути.
Испанец, одолев угрожавшего ему великана, вскочил на ноги, подбежал
ко мне, схватил одно из заряженных мною охотничьих ружей и пустился в
погоню за двумя дикарями. Он ранил обоих, но так как долго бежать ему было
не под силу, оба дикаря успели скрыться в лесу.
За ними, размахивая топором, побежал Пятница. Несмотря на свои раны,
один из дикарей бросился в море и пустился вплавь за лодкой: в ней были
три дикаря, успевшие отчалить от берега.
Трое дикарей, находившихся в лодке, работали веслами изо всех сил,
стараясь поскорее уйти из-под выстрелов.
Пятница раза два или три выстрелил им вдогонку, но, кажется, не
попал. Он стал уговаривать меня взять одну из пирог дикарей и пуститься за
беглецами, пока они не успели слишком далеко отойти от берега.
Я и сам не хотел, чтобы они убежали. Я боялся, что, когда они
расскажут своим землякам о нашем нападении на них, те нагрянут сюда в
несметном количестве, и тогда нам несдобровать. Правда, у нас есть ружья,
а у них только стрелы да деревянные мечи, но, если к нашему берегу
причалит целая флотилия вражеских лодок, мы, конечно, будем истреблены
беспощадно. Поэтому я уступил настояниям Пятницы. Я побежал к пирогам,
приказав ему следовать за мной.
Но велико было мое изумление, когда, вскочив в пирогу, я увидел там
человека! Это был дикарь, старик. Он лежал на дне лодки, связанный по
рукам и ногам. Очевидно, его тоже должны были съесть у костра. Не понимая,
что творится кругом (он не мог даже выглянуть из-за борта пироги - так
крепко скрутили его), несчастный чуть не умер от страха.
Я тотчас же достал нож, перерезал стягивавшие его путы и хотел помочь
ему встать. Но он не держался на ногах. Даже говорить он был не в силах, а
только жалобно стонал: несчастный, кажется, думал, что его только затем и
развязали, чтобы зарезать и съесть.
Тут подбежал Пятница.
- Скажи этому человеку, - обратился я к Пятнице, - что он свободен,
что мы не сделаем ему никакого зла и что его враги уничтожены.
Пятница заговорил со стариком, я же влил пленнику в рот несколько
капель рома.
Радостная весть о свободе оживила несчастного: он приподнялся на дне
лодки и произнес какие-то слова.
Невозможно представить себе, что сделалось с Пятницей! Самый черствый
человек и тот был бы тронут до слез, если бы наблюдал его в эту минуту.
Едва он услышал голос старика дикаря и увидел его лицо, он бросился
целовать и обнимать его, заплакал, засмеялся, прижал его к груди,
закричал, потом стал прыгать вокруг него, запел, заплясал, потом опять
заплакал, замахал руками, принялся колотить себя по голове и по лицу -
словом, вел себя как сумасшедший.
Я спросил его, что случилось, но долго не мог добиться от него
никаких объяснений. Наконец, немного придя в себя, он сказал мне, что этот
человек - его отец.
Не могу выразить, до чего умилило меня такое бурное проявление
сыновней любви! Никогда я не думал, что грубый дикарь может быть так
потрясен и обрадован встречей с отцом.
Но в то же время нельзя было не смеяться над безумными прыжками и
жестами, которыми он выражал свои сыновние чувства. Раз десять он
выскакивал из лодки и снова вскакивал в нее; то распахнет куртку и крепко
прижмет отцовскую голову к своей голой груди, то примется растирать его
одеревенелые руки и ноги.
Увидев, что старик весь окоченел, я посоветовал растереть его ромом,
и Пятница тотчас же принялся растирать его.
О преследовании беглецов мы, конечно, забыли и думать; их лодка за
это время ушла так далеко, что почти скрылась из виду.
Мы даже не пытались пуститься за ними в погоню, и, как потом
оказалось, очень хорошо поступили, так как спустя часа два поднялся
жестокий ветер, который, несомненно, опрокинул бы наше суденышко. Он дул с
северо-запада как раз навстречу беглецам. Вряд ли они могли совладать с
этой бурей; я был уверен, что они погибли в волнах, не увидев родных
берегов.
Неожиданная радость так сильно взбудоражила Пятницу, что у меня не
хватило духу оторвать его от отца. "Нужно дать ему угомониться", - подумал
я и встал невдалеке, ожидая, когда остынет его радостный пыл.
Это случилось не скоро. Наконец я окликнул Пятницу. Он подбежал ко
мне вприпрыжку, с веселым смехом, довольный и счастливый. Я спросил его,
давал ли он отцу хлеба. Он с огорчением покачал головой:
- Нет хлеба: гадкий пес ничего не оставил, все съел сам! - и показал
на себя.
Тогда я достал из своей сумки всю бывшую у меня провизию - небольшую
лепешку и две или три ветки изюма - и отдал Пятнице. И он с той же
хлопотливой нежностью стал кормить отца, как малого ребенка. Видя, что он
дрожит от волнения, я посоветовал ему подкрепить свои силы остатками рома,
но и ром он отдал старику.
Через минуту Пятница уже мчался куда-то как бешеный. Бегал он вообще
удивительно быстро. Напрасно я кричал ему вслед, чтобы он остановился и
сказал мне, куда он бежит, - он исчез.
Впрочем, через четверть часа он вернулся, и шаги его стали
значительно медленнее. Когда он подошел ближе, я увидел, что он что-то
несет. Это был глиняный кувшин с пресной водой, которую он раздобыл для
отца. Для этого он сбегал домой, в нашу крепость, а кстати прихватил еще
две ковриги хлеба. Хлеб он отдал мне, а воду понес старику, позволив мне,
впрочем, отхлебнуть несколько глотков, так как мне очень хотелось пить.
Вода оживила старика лучше всякого спирта: он, оказалось, умирал от жажды.
Когда старик напился, я подозвал Пятницу и спросил, не осталось ли в
кувшине воды. Он отвечал, что осталось, и я велел ему дать напиться
бедному испанцу, изнывавшему от жажды не меньше старика дикаря. Я отослал
испанцу также ковригу хлеба.
Испанец все еще был очень слаб. Он сидел на лужайке под деревом в
полном изнеможении. Дикари так туго связали его, что теперь у него
распухли руки и ноги.
Когда он утолил жажду свежей водой и поел хлеба, я подошел к нему и
дал ему горсть изюма. Он поднял голову и взглянул на меня с величайшей
признательностью, потом хотел было встать, но не мог - так болели его
распухшие ноги. Глядя на этого больного человека, трудно было представить
себе, что он при такой усталости мог только что так доблестно сражаться с
сильнейшим врагом. Я посоветовал ему сидеть и не двигаться и поручил
Пятнице растереть ему ноги ромом.
Пока Пятница ухаживал за испанцем, он каждые две минуты, а может быть
и чаще, оборачивался, чтобы взглянуть, не нужно ли чего его отцу. Пятнице
была видна только голова старика, так как тот сидел на дне лодки. Вдруг,
оглянувшись, он увидел, что голова исчезла; в тот же миг Пятница был на
ногах. Он не бежал, а летел: казалось, ноги его не касаются земли. Но,
когда, добежав до лодки, он увидел, что отец его прилег отдохнуть и
спокойно лежит на дне лодки, он сейчас же вернулся к нам.
Тогда я сказал испанцу, что мой друг поможет ему встать и доведет его
до лодки, в которой мы доставим его в наше жилище.
Но Пятница, рослый и дюжий, поднял его, как ребенка, взвалил к себе
на спину и понес. Дойдя до лодки, он осторожно посадил его сперва на борт,
а затем на дно, подле отца. Потом вышел на берег, столкнул лодку в воду,
опять вскочил в нее и взялся за весла. Я пошел пешком.
Пятница был отличный гребец, и, несмотря на сильный ветер, лодка так
быстро неслась вдоль берега, что я не мог за нею поспеть.
Пятница благополучно привел лодку в нашу гавань и, оставив там отца и
испанца, побежал по берегу назад.
- Куда же ты бежишь? - спросил пробегал мимо меня.
- Надо привести еще одна лодка! - мне на бегу и вихрем помчался
дальше.
Ни один человек, ни одна лошадь не могли бы угнаться за ним - так
быстро он бегал. Едва я дошел до бухточки, как он уже явился туда с другой
лодкой.
Выскочив на берег, он стал помогать нашим новым гостям выйти из
лодки, но оба они так ослабли, что не могли держаться на ногах.
Бедный Пятница не знал, что делать.
Я тоже призадумался.
- Оставь пока наших гостей на берегу, - сказал я ему, - и ступай за
мною.
Мы пошли в ближайшую рощу, срубили два-три деревца и на скорую руку
смастерили носилки, на которых и доставили больных к наружной стене нашей
крепости.
Тут уж мы совсем растерялись, не зная, как нам быть дальше.
Перетаскивать двух взрослых людей через такую высокую ограду было нам,
конечно, не под силу. Пришлось опять пораскинуть умом, и я снова придумал,
что делать. Мы с Пятницей принялись за работу, и часа через два у нас была
готова очень неплохая парусиновая палатка, на которую были густо навалены
ветки.
В этой палатке мы устроили две постели из рисовой соломы и четырех
одеял.
Битва с дикарями. Робинзон освобождает испанца. Пятница находит отца
Едва прекратились дожди и опять засияло солнце, я начал с утра до
ночи готовиться к предстоящему плаванию. Я заранее рассчитал, сколько
провизии нам может понадобиться, и стал откладывать необходимые запасы.
Недели через две, а то и раньше, я предполагал сломать плотину и
вывести лодку из дока.
Но нам не суждено было двинуться в путь.
Как-то раз утром, когда я, по обыкновению, был занят подготовкой к
отъезду, мне пришло в голову, что хорошо бы, кроме прочей еды, захватить с
собой небольшой запас черепашьего мяса.
Я кликнул Пятницу, попросил его сбегать на берег и поймать черепаху.
(Мы охотились на черепах каждую неделю, так как оба любили их мясо и
яйца.)
Пятница помчался исполнять мою просьбу, но не прошло и четверти часа,
как он прибежал назад, перелетел, как на крыльях, через ограду и, прежде
чем я успел спросить его, в чем дело, закричал:
- Горе, горе! Беда! Нехорошо!
- Что такое? Что случилось, Пятница? - спросил я в тревоге.
- Там, - ответил он, - около берега, одна, две, три... одна, две, три
лодки!
Из его слов я заключил, что всех лодок было шесть, но, как потом
оказалось, их было только три, а он повторял счет оттого, что был очень
взволнован.
- Не нужно бояться, Пятница! Нужно быть храбрым! - сказал я, стараясь
ободрить его.
Бедняга был страшно напуган. Он почему-то решил, будто дикари явились
за ним, будто они сейчас разрежут его на куски и съедят. Он сильно дрожал.
Я не знал, как успокоить его. Я говорил, что, во всяком случае, я
подвергаюсь такой же опасности: если съедят его, то съедят и меня вместе с
ним.
- Но мы постоим за себя, - сказал я, - мы не дадимся им в руки
живыми. Мы должны вступить с ними в бой, и ты увидишь, что мы победим!
Ведь ты умеешь драться, не правда ли?
- Я умею стрелять, - отвечал он, - только их пришло много, очень
много.
- Не беда, - сказал я, - одних мы убьем, а остальные испугаются наших
выстрелов и разбегутся. Я обещаю тебе, что не дам тебя в обиду. Я буду
храбро защищаться и защищать тебя. Но обещаешь ли ты, что будешь так же
храбро защищать меня и исполнять все мои приказания?
- Я умру, если ты прикажешь, Робин Крузо!
После этого я принес из пещеры большую кружку рому и дал ему выпить
(я так бережно расходовал свой ром, что у меня оставался еще порядочный
запас).
Затем мы собрали все наши мушкеты и охотничьи ружья, привели их в
порядок и зарядили. Кроме того, я вооружился, как всегда, саблей без
ножен, а Пятнице дал топор.
Приготовившись таким образом к бою, я взял подзорную трубу и поднялся
для разведки на гору.
Направив трубу на берег моря, я скоро увидел дикарей: их было человек
двадцать, да, кроме того, на берегу лежало трое связанных людей. Лодок,
повторяю, оказалось только три, а не шесть. Было ясно, что вся эта толпа
дикарей явилась на остров с единственной целью - отпраздновать свою победу
над врагом. Предстояло ужасное, кровавое пиршество.
Я заметил также, что на этот раз они высадились не там, где
высаживались три года назад, в день нашей первой встречи с Пятницей, а
гораздо ближе к моей бухточке. Здесь берег был низкий и почти к самому
морю спускался густой лес.
Меня страшно взволновало злодейство, которое должно было совершиться
сейчас. Медлить было нельзя. Я сбежал с горы и сказал Пятнице, что
необходимо возможно скорее напасть на этих кровожадных людей.
При этом я еще раз спросил его, будет ли он мне помогать. Он теперь
совершенно оправился от испуга (чему, быть может, отчасти способствовал
ром) и с бодрым, даже радостным видом повторил, что готов умереть за меня.
Все еще не остыв от гнева, я схватил пистолеты и ружья (остальное
взял Пятница), и мы тронулись в путь. На всякий случай я сунул в карман
склянку рому и дал Пятнице нести большой мешок с запасными пулями и
порохом.
- Иди за мной, - сказал я, - не отставай ни на шаг и молчи. Не
спрашивай меня ни о чем. Да не смей стрелять без моей команды!
Подойдя к опушке леса с того края, который был ближе к берегу, я
остановился, тихонько подозвал Пятницу и, указав ему высокое дерево, велел
взобраться на вершину и взглянуть, видны ли оттуда дикари и что они
делают. Он, исполнив мое поручение, сейчас же спустился с дерева и
сообщил, что дикари сидят вокруг костра, поедая одного из привезенных ими
пленников, а другой лежит связанный тут же на песке.
- Потом они съедят и этого, - прибавил Пятница совершенно спокойно.
Вся моя душа запылала яростью при этих словах.
Пятница сказал мне, что второй пленник не индеец, а один из тех
белых, бородатых людей, которые пристали к его берегу в лодке. "Надо
действовать", - решил я. Я спрятался за дерево, достал подзорную трубу и
ясно увидел на берегу белого человека. Он лежал неподвижно, потому что его
руки и ноги были стянуты гибкими прутьями.
Несомненно это был европеец: на нем была одежда.
Впереди росли кусты, и среди этих кустов стояло дерево. Кусты были
довольно густые, так что можно было подкрасться туда незаметно.
Хотя я был так сильно разгневан, что мне хотелось кинуться на
людоедов в тот же миг, даже не думая о возможных последствиях, я обуздал
свою ярость и пробрался тайком к дереву. Дерево стояло на пригорке. С
этого пригорка я видел все, что происходило на берегу.
У костра, тесно прижавшись друг к другу, сидели дикари. Их было
девятнадцать человек. Немного поодаль, наклонившись над связанным
европейцем, стояли еще двое. Очевидно, их только что послали за пленником.
Они должны были убить его, разрезать на части и раздать пирующим куски его
мяса.
Я повернулся к Пятнице.
- Смотри на меня, - сказал я, - что я буду делать, то делай и ты.
С этими словами я положил на землю один из мушкетов и охотничье
ружье, а из другого мушкета прицелился в дикарей. Пятница сделал то же
самое.
- Ты готов? - спросил я его.
- Да, - отвечал он.
- Ну так стреляй! - сказал я, и мы выстрелили оба одновременно.
Прицел Пятницы оказался вернее моего: он убил двух человек и ранил
троих, я же только двоих ранил и убил одного.
Легко себе представить, какое страшное смятение произвели наши
выстрелы в толпе дикарей! Те, что остались в живых, вскочили на ноги, не
зная, куда кинуться, в какую сторону смотреть, так как хотя они понимали,
что им грозит смерть, но не видели, откуда она.
Пятница, исполняя мое приказание, не сводил с меня глаз.
Не давая дикарям опомниться после первых выстрелов, я бросил на землю
мушкет, схватил ружье, взвел курок и снова прицелился. Пятница в точности
повторял каждое мое движение.
- Ты готов, Пятница? - спросил я опять.
- Готов! - отвечал он.
- Стреляй! - скомандовал я.
Два выстрела грянули почти одновременно, но так как на этот раз мы
стреляли из ружей, заряженных дробью, то убитых оказалось только двое (по
крайней мере, двое упали), зато раненых было очень много.
Обливаясь кровью, бегали они по берегу с дикими воплями как безумные.
Трое получили, очевидно, тяжелые раны, потому что вскоре упали. Впрочем,
впоследствии выяснилось, что они остались в живых.
Я взял мушкет, в котором были еще заряды, и, крикнув: "Пятница, за
мной!" - выбежал из лесу на открытое место. Пятница не отставал от меня ни
на шаг. Заметив, что враги увидели меня, я с громким криком бросился
вперед.
- Кричи и ты! - приказал я Пятнице.
Он сейчас же закричал еще громче, чем я. К сожалению, мои доспехи
были так тяжелы, что мешали мне бежать. Но я словно не чувствовал их и
несся вперед со всех ног, прямо к несчастному европейцу, который, как уже
сказано, лежал в стороне, на песчаном берегу, между морем и костром
дикарей. Возле него не было ни одного человека. Те двое, что хотели
зарезать его, убежали при первых же выстрелах. В страшном испуге они
кинулись к морю, вскочили в лодку и стали отчаливать. В ту же лодку успели
вскочить еще три дикаря.
Я повернулся к Пятнице и приказал ему расправиться с ними. Он мигом
понял мою мысль и, пробежав шагов сорок, приблизился к лодке и выстрелил в
них из ружья.
Все пятеро повалились на дно лодки. Я думал, что все они убиты, но
двое сейчас же поднялись. Очевидно, они упали просто со страху.
Покуда Пятница стрелял в неприятеля, я достал свой карманный нож и
перерезал путы, которыми были стянуты руки и ноги пленника. Я помог ему
приподняться и спросил его по-португальски, кто он такой. Он отвечал:
- Эспаньоле (испанец).
Вскоре он немного оправился и стал выражать мне при помощи жестов
свою горячую благодарность за то, что я спас ему жизнь.
Призвав на помощь все свои познания в испанском языке, я сказал ему
по-испански:
- Сеньор, разговаривать мы будем потом, а теперь мы должны сражаться.
Если у вас осталось немного сил, вот вам сабля и пистолет.
Испанец с благодарностью принял и то и другое и, почувствовав в руках
оружие, стал словно другим человеком. Откуда и силы взялись! Как буря, он
бешено налетел на злодеев и в одно мгновение изрубил двоих на куски.
Впрочем, для такого подвига не требовалось особенной силы: несчастные
дикари, ошеломленные грохотом нашей стрельбы, были до того перепуганы, что
не могли ни бежать, ни защищаться. Многие падали просто со страху, как те
двое, что свалились на дно лодки от выстрела Пятницы, хотя пули пролетели
мимо них.
Так как саблю и пистолет я отдал испанцу, у меня остался лишь мушкет.
Он был заряжен, но я приберегал свой заряд на случай крайней нужды и
потому не стрелял.
В кустарнике, под тем деревом, откуда мы впервые открыли огонь,
остались наши охотничьи ружья. Я подозвал Пятницу и велел ему сбегать за
ними.
Он с большой поспешностью исполнил мое приказание. Я отдал ему свой
мушкет, а сам стал заряжать остальные ружья, сказав испанцу и Пятнице,
чтобы они приходили ко мне, когда им понадобится оружие. Они выразили
полную готовность подчиняться моему распоряжению.
Пока я заряжал ружья, испанец с необыкновенным бесстрашием напал на
одного из дикарей, и между ними завязался яростный бой.
В руках у дикаря был огромный деревянный меч. Дикари отлично владеют
этим смертоносным оружием. Одним из таких мечей они и хотели прикончить
испанца, когда тот лежал у костра. Теперь этот меч был снова занесен над
его головой. Я и не ожидал, что испанец окажется таким храбрецом: правда,
он все еще был слаб после перенесенных мучений, но бился с большим
упорством и нанес противнику саблей два страшных удара по голове. Дикарь
был громадного роста, очень мускулистый и сильный. Вдруг он отбросил свой
меч, и они схватились врукопашную. Испанцу пришлось очень худо: дикарь
тотчас же сбил его с ног, навалился на него и стал вырывать у него саблю.
Увидев это, я вскочил и бросился ему на помощь. Но испанец не растерялся:
он благоразумно выпустил саблю из рук, выхватил из-за пояса пистолет,
выстрелил в дикаря и уложил его на месте.
Между тем Пятница с героической смелостью преследовал бегущих
дикарей. В руке у него был только топор, другого оружия не было. Этим
топором он уже прикончил троих дикарей, раненных первыми нашими
выстрелами, и теперь не щадил никого, кто попадался ему на пути.
Испанец, одолев угрожавшего ему великана, вскочил на ноги, подбежал
ко мне, схватил одно из заряженных мною охотничьих ружей и пустился в
погоню за двумя дикарями. Он ранил обоих, но так как долго бежать ему было
не под силу, оба дикаря успели скрыться в лесу.
За ними, размахивая топором, побежал Пятница. Несмотря на свои раны,
один из дикарей бросился в море и пустился вплавь за лодкой: в ней были
три дикаря, успевшие отчалить от берега.
Трое дикарей, находившихся в лодке, работали веслами изо всех сил,
стараясь поскорее уйти из-под выстрелов.
Пятница раза два или три выстрелил им вдогонку, но, кажется, не
попал. Он стал уговаривать меня взять одну из пирог дикарей и пуститься за
беглецами, пока они не успели слишком далеко отойти от берега.
Я и сам не хотел, чтобы они убежали. Я боялся, что, когда они
расскажут своим землякам о нашем нападении на них, те нагрянут сюда в
несметном количестве, и тогда нам несдобровать. Правда, у нас есть ружья,
а у них только стрелы да деревянные мечи, но, если к нашему берегу
причалит целая флотилия вражеских лодок, мы, конечно, будем истреблены
беспощадно. Поэтому я уступил настояниям Пятницы. Я побежал к пирогам,
приказав ему следовать за мной.
Но велико было мое изумление, когда, вскочив в пирогу, я увидел там
человека! Это был дикарь, старик. Он лежал на дне лодки, связанный по
рукам и ногам. Очевидно, его тоже должны были съесть у костра. Не понимая,
что творится кругом (он не мог даже выглянуть из-за борта пироги - так
крепко скрутили его), несчастный чуть не умер от страха.
Я тотчас же достал нож, перерезал стягивавшие его путы и хотел помочь
ему встать. Но он не держался на ногах. Даже говорить он был не в силах, а
только жалобно стонал: несчастный, кажется, думал, что его только затем и
развязали, чтобы зарезать и съесть.
Тут подбежал Пятница.
- Скажи этому человеку, - обратился я к Пятнице, - что он свободен,
что мы не сделаем ему никакого зла и что его враги уничтожены.
Пятница заговорил со стариком, я же влил пленнику в рот несколько
капель рома.
Радостная весть о свободе оживила несчастного: он приподнялся на дне
лодки и произнес какие-то слова.
Невозможно представить себе, что сделалось с Пятницей! Самый черствый
человек и тот был бы тронут до слез, если бы наблюдал его в эту минуту.
Едва он услышал голос старика дикаря и увидел его лицо, он бросился
целовать и обнимать его, заплакал, засмеялся, прижал его к груди,
закричал, потом стал прыгать вокруг него, запел, заплясал, потом опять
заплакал, замахал руками, принялся колотить себя по голове и по лицу -
словом, вел себя как сумасшедший.
Я спросил его, что случилось, но долго не мог добиться от него
никаких объяснений. Наконец, немного придя в себя, он сказал мне, что этот
человек - его отец.
Не могу выразить, до чего умилило меня такое бурное проявление
сыновней любви! Никогда я не думал, что грубый дикарь может быть так
потрясен и обрадован встречей с отцом.
Но в то же время нельзя было не смеяться над безумными прыжками и
жестами, которыми он выражал свои сыновние чувства. Раз десять он
выскакивал из лодки и снова вскакивал в нее; то распахнет куртку и крепко
прижмет отцовскую голову к своей голой груди, то примется растирать его
одеревенелые руки и ноги.
Увидев, что старик весь окоченел, я посоветовал растереть его ромом,
и Пятница тотчас же принялся растирать его.
О преследовании беглецов мы, конечно, забыли и думать; их лодка за
это время ушла так далеко, что почти скрылась из виду.
Мы даже не пытались пуститься за ними в погоню, и, как потом
оказалось, очень хорошо поступили, так как спустя часа два поднялся
жестокий ветер, который, несомненно, опрокинул бы наше суденышко. Он дул с
северо-запада как раз навстречу беглецам. Вряд ли они могли совладать с
этой бурей; я был уверен, что они погибли в волнах, не увидев родных
берегов.
Неожиданная радость так сильно взбудоражила Пятницу, что у меня не
хватило духу оторвать его от отца. "Нужно дать ему угомониться", - подумал
я и встал невдалеке, ожидая, когда остынет его радостный пыл.
Это случилось не скоро. Наконец я окликнул Пятницу. Он подбежал ко
мне вприпрыжку, с веселым смехом, довольный и счастливый. Я спросил его,
давал ли он отцу хлеба. Он с огорчением покачал головой:
- Нет хлеба: гадкий пес ничего не оставил, все съел сам! - и показал
на себя.
Тогда я достал из своей сумки всю бывшую у меня провизию - небольшую
лепешку и две или три ветки изюма - и отдал Пятнице. И он с той же
хлопотливой нежностью стал кормить отца, как малого ребенка. Видя, что он
дрожит от волнения, я посоветовал ему подкрепить свои силы остатками рома,
но и ром он отдал старику.
Через минуту Пятница уже мчался куда-то как бешеный. Бегал он вообще
удивительно быстро. Напрасно я кричал ему вслед, чтобы он остановился и
сказал мне, куда он бежит, - он исчез.
Впрочем, через четверть часа он вернулся, и шаги его стали
значительно медленнее. Когда он подошел ближе, я увидел, что он что-то
несет. Это был глиняный кувшин с пресной водой, которую он раздобыл для
отца. Для этого он сбегал домой, в нашу крепость, а кстати прихватил еще
две ковриги хлеба. Хлеб он отдал мне, а воду понес старику, позволив мне,
впрочем, отхлебнуть несколько глотков, так как мне очень хотелось пить.
Вода оживила старика лучше всякого спирта: он, оказалось, умирал от жажды.
Когда старик напился, я подозвал Пятницу и спросил, не осталось ли в
кувшине воды. Он отвечал, что осталось, и я велел ему дать напиться
бедному испанцу, изнывавшему от жажды не меньше старика дикаря. Я отослал
испанцу также ковригу хлеба.
Испанец все еще был очень слаб. Он сидел на лужайке под деревом в
полном изнеможении. Дикари так туго связали его, что теперь у него
распухли руки и ноги.
Когда он утолил жажду свежей водой и поел хлеба, я подошел к нему и
дал ему горсть изюма. Он поднял голову и взглянул на меня с величайшей
признательностью, потом хотел было встать, но не мог - так болели его
распухшие ноги. Глядя на этого больного человека, трудно было представить
себе, что он при такой усталости мог только что так доблестно сражаться с
сильнейшим врагом. Я посоветовал ему сидеть и не двигаться и поручил
Пятнице растереть ему ноги ромом.
Пока Пятница ухаживал за испанцем, он каждые две минуты, а может быть
и чаще, оборачивался, чтобы взглянуть, не нужно ли чего его отцу. Пятнице
была видна только голова старика, так как тот сидел на дне лодки. Вдруг,
оглянувшись, он увидел, что голова исчезла; в тот же миг Пятница был на
ногах. Он не бежал, а летел: казалось, ноги его не касаются земли. Но,
когда, добежав до лодки, он увидел, что отец его прилег отдохнуть и
спокойно лежит на дне лодки, он сейчас же вернулся к нам.
Тогда я сказал испанцу, что мой друг поможет ему встать и доведет его
до лодки, в которой мы доставим его в наше жилище.
Но Пятница, рослый и дюжий, поднял его, как ребенка, взвалил к себе
на спину и понес. Дойдя до лодки, он осторожно посадил его сперва на борт,
а затем на дно, подле отца. Потом вышел на берег, столкнул лодку в воду,
опять вскочил в нее и взялся за весла. Я пошел пешком.
Пятница был отличный гребец, и, несмотря на сильный ветер, лодка так
быстро неслась вдоль берега, что я не мог за нею поспеть.
Пятница благополучно привел лодку в нашу гавань и, оставив там отца и
испанца, побежал по берегу назад.
- Куда же ты бежишь? - спросил пробегал мимо меня.
- Надо привести еще одна лодка! - мне на бегу и вихрем помчался
дальше.
Ни один человек, ни одна лошадь не могли бы угнаться за ним - так
быстро он бегал. Едва я дошел до бухточки, как он уже явился туда с другой
лодкой.
Выскочив на берег, он стал помогать нашим новым гостям выйти из
лодки, но оба они так ослабли, что не могли держаться на ногах.
Бедный Пятница не знал, что делать.
Я тоже призадумался.
- Оставь пока наших гостей на берегу, - сказал я ему, - и ступай за
мною.
Мы пошли в ближайшую рощу, срубили два-три деревца и на скорую руку
смастерили носилки, на которых и доставили больных к наружной стене нашей
крепости.
Тут уж мы совсем растерялись, не зная, как нам быть дальше.
Перетаскивать двух взрослых людей через такую высокую ограду было нам,
конечно, не под силу. Пришлось опять пораскинуть умом, и я снова придумал,
что делать. Мы с Пятницей принялись за работу, и часа через два у нас была
готова очень неплохая парусиновая палатка, на которую были густо навалены
ветки.
В этой палатке мы устроили две постели из рисовой соломы и четырех
одеял.