Сказка Двое из ларца
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Болучевский В.А.
Глава 47
– Совсем старый стал, – тяжело переводя дыхание, Евгений Борисович Шацкий снимал в передней пальто. – Третий этаж – и все. Задыхаюсь.
– Что же вы не на лифте-то? – участливо спросила Ирина.
– Не-ет, деточка. Пусть они здесь сами на этих лифтах ездят. У них время есть. А у меня виза до пятнадцатого. Что у тебя стряслось?
– Да тут, видите ли… Мне и самой непонятно.
Они прошли в кабинет.
– Так, ага… – засунув руки в карманы брюк и склонившись к монитору, приговаривал вполголоса Шацкий чуть позже, не отрывая взгляда от экрана. – И это тоже? Вот ведь…
– Там еще часа на два, – негромко произнес стоящий рядом Адашев-Гурский.
– Да? – распрямился, сняв дорогие очки, Шацкий. – Любопытно было бы, конечно… Ну да ладно, не ко времени. Все, в общем-то, и так…
– Евгений Борисыч, что это? – спросила Ирина.
– Это? – Он сложил очки, убрал их в нагрудный карман пиджака, взглянул на сидящего за компьютером Волкова, затем перевел взгляд на Александра и с сомнением посмотрел на Ирину.
– Это мои друзья, – успокоила она его. – Если бы не их помощь, я бы эту дискету папину вообще никогда не нашла.
– Все так, но…
– Евгений Борисыч, если это может иметь хоть какое-то отношение к гибели отца, я должна знать все. А к Петру Сергеичу я сама за помощью обратилась, вы же знаете. У меня от него секретов нет. Если можете сказать что-то… не сомневайтесь, говорите.
– Ну, как знаешь, девочка. Только разговор этот не на пару минут. Вот что… Я там видел, на кухне у вас водка стоит? Так вот я водки, пожалуй, выпью. У тебя день рождения сегодня. А я… Что-то нервный в последнее время стал. После всех этих несчастий. Все-таки возраст. Ты позвонила, я переполошился, думал, опять что-нибудь… Про цветы-то и позабыл совсем. Но подарок за мной.
– Да Господь с вами…
– Нет-нет. Отец бы твой не одобрил. Пойдем, пока хоть тост за твое здоровье поднимем.
Все опять перебрались на кухню, к большому круглому столу, на котором стояли водка и закуски.
– Что это такое, спрашиваешь? – Шацкий выпил рюмку водки, поставил ее на стол и взглянул на Ирину.– А это черный рынок. Не весь, разумеется, но… изрядная, скажем так, его часть. Все сведено, систематизировано. Все как в аптеке. Рука отца твоего чувствуется. Это уж можешь мне поверить. Ну а… детали, если тебя интересуют, буквы, цифры там всякие – это, как я понимаю, имена хозяев, цены. Там же товар лицом представлен, с комментариями. Или наоборот – имена заказчиков и суммы, которые они за то, чем обладать желают, готовы заплатить. А скорее всего, и то и другое. Много там всякого. Даже нетолковое есть, что странно.
– Значит, папа…
– Ира, девочка, ну а что ты думала? Отец твой всю жизнь в этом варился. Я… – н посмотрел на Волкова. – Молодой человек, я на самом деле могу быть уверен?
– Вам на Библии поклясться или слово офицера дать?
– Слова, пожалуй, достаточно.
– Меня интересуют только обстоятельна смерти Аркадия Соломоныча Гольдберга. Ирина Аркадьевна – мой клиент.
– Как-то это все на американскую книжку больно смахивает. В мягкой обложке.
– И что типер? – подал голос Гурский.
– Да нет, ничего, – пожал плечами Шацкий. – У вас тут «типер» вообще ничего не поймешь. Но воля ваша. Короче говоря, отец тебя, конечно же, ни во что посвящать не хотел. Но мы с ним… Видишь ли, то, что на черном рынке, так называемом, крутится, не всегда краденое. Ну не хочет просто человек продавать что-то свое собственное достаточно ценное официальным образом. Хочет конфиденциально. Почему нет? А другой желает купить. Но не хочет внимания к себе привлекать. Как им друг друга найти? Вот и… Но специфика, безусловно, имеется, все-таки рынок-то – «черный». Ну вот, к примеру, камешек взять какой-нибудь: здесь десять процентов от его настоящей стоимости – потолок. А я все же в Роттердаме живу. Антверпен – алмазная столица Европы. Ну? Конечно, то, что на дискете этой, ни в какое сравнение не идет. Это не просто на порядок, это… я даже не знаю, на сколько порядков серьезнее. У нас с твоим отцом – так, мелочевка была. Но все равно копеечку свою давало.
– Но… – попыталась что-то сказать Ирина.
– Погоди, – остановил ее Евгений Борисович, – знаю, что хочешь сказать. Да, на пенсию жил. Много ли старику надо? Он свои деньги, свой честный процент, у меня хранил. Копил. Для тебя в первую очередь. Очень переживал, что второй своей женитьбой детство тебе осложнил. Вину чувствовал. Он и Виктора, конечно, тоже любил. Но иначе. В тебе его боль жила, воспоминания о маме твоей, которой он тоже чего-то додать не успел. Старики сентиментальны. Тебе этого сейчас не понять. А Виктор, поганец этот…
– Евгений Борисыч! – вспыхнула Ирина. – Он же мой брат, он погиб…
– А ты погоди, – устало, но жестко сказал Шацкий, – я словами просто так не бросаюсь. Извини уж, не хотел я говорить и не сказал бы никогда, если бы ты расследования всего этого не затеяла. Но, видно, придется. Если уж Петр Сергеич с Александром трубку Аркадия аж с Камчатки достали, все равно докопаются. Я хоть нервы тебе сберегу, а то и… Стреляли, говоришь, в тебя? Господи, бежать отсюда надо. Чем скорее, тем лучше. Проклята эта страна… Что же это мы не выпиваем, молодые люди? Как-то это не по-русски. Гурский наполнил рюмки.
– За тебя, Ирочка! – Шацкий выпил водку, поморщился и взял бутерброд с икрой. – Все, Петр Сергеич, можете закрывать это дело. Смерть Аркадия – это действительно нелепая случайность. Никто ее не хотел. Несчастный, если хотите, случай. Вам детали нужны, разумеется?
– Разумеется.
– Извольте,– Шацкий сам налил себе еще рюмку водки, выпил, ни с кем не чокаясь, и доел бутерброд. – История банальная и в мировой литературе описанная многократно: сыну позарез понадобились отцовские деньги. Нужда возникла.
– Я и не знала, что у отца есть деньги, – медленно сказала Ирина. – А он знал?
– А он знал, – кивнул Шацкий. – Не знал сколько.
– А сколько? – спросила Ирина.
– Да, в общем, не так уж и много. Но все-таки. Да и те теперь…
– А что такое? – заинтересовался Волков.
– Месяца три назад он мне позвонил туда, домой, ну и намекнул, что хотел бы, чтобы я все его сбережения сюда привез. Я удивился, конечно, но деньги его, имеет право. Привез. Поинтересовался, разумеется, что за нужда такая, а может, чего доброго, вера пропала старому приятелю? Он руками замахал, дескать, что ты, что ты! Случай, мол, просто подвернулся, человек тут продает кое-что, второго такого случая деньги выгодно вложить, может, и не будет. Да и подарок Ирине на день рождения сделаю.
– А-а, так вы об этом меня спрашивали? – вскинула брови Ирина. – А я и не поняла.
– Не поняла. А я и объяснять не стал. Зачем? Старика уже нет, его не спросишь. Ты же здесь, в квартире, ничего, такого… ну… ценного достаточно, во что он деньги вложить мог, не находила?
– Нет… Я когда паспорт его искала, все перевернула, еле-еле нашла. Но ничего такого…
– Ну вот. Чего ж теперь. Короче, все равно нет ничего на сегодняшний день, и весь разговор. Но тогда было.
– А может, кто чужой заходил? – взглянул на Ирину Петр.
– Были незнакомые, на поминках… я же всех не знаю, но кто же при мне рыться-то будет?
– Пока дома никого нет, обнести могли – предположил Гурский. – Запросто. Но это знать надо, что в доме что-то есть.
– Ты, Ира, ничего не знала, потому что не живешь здесь. И не интересуешься, – продолжал Шацкий. – А Виктор – другое дело. Петербург, он хоть город и большой, но маленький. Все всех знают, кому надо. Отец твой и с Виктором не откровенничал, но тот все равно кое-что знал. В дело к нам просился. В этой его фирме дела-то уж больно плохи были. Да и фирмы, надо сказать, никакой, по существу, и не было. Так, название одно. Аркадий был против категорически, деньгами помогал раз от разу, а чтобы в дело… Виктор – ко мне. Отец, дескать, старый уже, а дело рисковое, мало ли что. Пусть отдыхает. Вы только помогите его убедить, чтобы он мне связи передал, рекомендации всякие, вам и ездить-то сюда надобность отпадет, я все сам делать буду. Вам же спокойней. Но я ему объяснил, что отцу его в этом деле не советчик. Сам решит, когда поймет, что уже пора на покой. Но вот тогда, месяца три назад, и сам смотрю – старик сдавать начал. Звонки какие-то дурацкие ему нервы трепать стали. И не угрозы, а так – ничего конкретного, намеки одни.
– Он вам рассказывал? – спросил Волков.
– Про звонки? Да. Жаловался. Раньше ничего подобного не было. Дерганый какой-то стал. А Виктору это на руку. «Видите, – говорит, – что происходит? Без меня отцу уже не потянуть. Времена не те». А ведь сам, засранец, звонки эти и организовал… Молчи, Ира, молчи… – Евгений Борисыч вскинул руку. – Я еще детективу нашему главного не рассказал. Я все это знаю, потому что братец твой сам мне покаялся. Приполз пьяный на второй день после похорон и выложил. Оправдывался, сочувствия искал или уж не знаю чего. Только я его выставил. Был бы помоложе, с лестницы бы спустил.
Он ведь, подлец, целую интригу затеял. Развернутую, так сказать, во времени и пространстве, многоходовую. Сначала психологическая обработка отца. Потом какие-то подонки, его приятели, должны были имитировать похищение и якобы требовать денег. Отец, мол, ему позвонит (кому же еще?), и он его выкупит. Но, поскольку выкупит не на свои деньги (у него же нет такой суммы, он ее якобы занял), Аркадию после освобождения придется его в дело взять, чтобы тот долг отбил. А потом, само собой, и на покой удалится. А? Каково? И как только умудрился такой план выдумать? Того только не учел, говнюк, что у отца сердце больное… Ну что?
– Да уж… – вздохнул Гурский и потянулся к графину.
– Вот-вот, – кивнул Шацкий. – И всем налейте. Без водки такое не сглотнуть.
– Так выходит, – Волков выпил рюмку, взял бутерброд, но отложил его в сторону и достал сигареты, – выходит, что у парадной…
– Ну конечно, – подался вперед Шацкий. – Никакие это не бандиты! Ублюдки, разумеется, но не более, чем сам Виктор. Они просто должны были отвезти старика куда-то на квартиру, пристегнуть для пущей убедительности к батарее, или уж там я не знаю, к чему еще, заставить позвонить по телефону, а через пару дней выпустить. И все. И Виктор – в белом фраке. Из пешек в дамки.
– В ферзи, – машинально поправил Гурский.
– Да? Ну, вам виднее.
– Извините.
– Ничего.
– Ну хорошо, то есть ничего хорошего, конечно, но… – Петр прикурил сигарету. – А при чем здесь трубка? Дискета с каталогом? Записка эта – она не вам, что ли?
– Нет, – отрицательно покачал седой головой Шацкий. – Понятия не имею. Такого, как на этой дискете, я ни разу и в руках-то не держал. К сожалению…
– А что там было такое… бестолковое? – подняла голову Ирина.
– Ирочка, детка, ну зачем тебе жаргоном голову засорять? «Нетолковое» – это то, что толкнуть практически невозможно. Ни один нормальный человек это не купит. Это вещи, которые все знают. Про них изначально известно, что раз продаются, значит краденые. Кто купит «Последний день Помпеи»?
– Никто не купит, – согласился Гурский. – Она большая очень. Кому она нужна, дура такая…
– Вы сказали «практически», – прищурился от сигаретного дыма Волков. – А теоретически?
– Это важно?
– Возможно, да.
– Теоретически существуют, конечно, люди, которым наплевать, где, в каком музее, галерее или частном собрании находится интересующая их вещь. Они просто говорят: «Хочу». И платят. Им приносят. И все. Но я, слава Богу, не знаком ни с ними, ни с теми, кто, для них крадет. Я в такие игры не играю.
– А Аркадий Соломонович?
– Не знаю, – вновь покачал головой Евгений Борисыч, переведя взгляд с Петра на Ирину. – Правда, не знаю. Но думаю, что вряд ли… Ну что, господин частный сыщик? Можете закрывать дело.
Шацкий встал, подошел к Ирине и взял ее за руку.
– Прости, детка, если огорчил. Но ты| сама хотела все знать.
– Да нет, – Ирина тоже поднялась со стула. – Чего уж… Вы уходите?
– Если позволишь. Ты когда уезжаешь?
– Еще не решила. Я позвоню.
– Обязательно. Всего наилучшего, – повернулся он к Петру и Гурскому.
– До свидания. Всего доброго, – в один голос попрощались они, привстав.
Ирина проводила Шацкого, вернулась к столу, села и сдавила виски кончиками пальцев.
– Просто в голове не укладывается. Все это просто не укладывается в моей голове…
– Необходимо расширить сознание.
– Что?
– Извините, Ира, – смутился Гурский – я иногда бываю непростительно циничен.
– Да ладно уж. Собственно, к Виктору я никогда особенной любовью сестринской не пылала. Я знаю, это дурно, но что поделаешь. Но я и вообразить себе не могла… А про отца догадывалась. Не такая уж я «детка», как Евгений Борисыч считает. Знать не знала, но, конечно, догадывалась. Только не мое это дело, я и не вникала. Отцу видней. По-твоему, это плохо? – она взглянула на Петра.
– Что?
– Ну… видишь теперь, какая у нас семейка. Виктор – подлец. Отец с Шацким контрабандой занимались, а я их не осуждаю, заметь. Я, выходит, тоже дрянь, по– твоему? Шамиль с этим, который из банка, что-то там с кредитами химичили, так ты их, как клопов, размазал моментально. Может, я тебе теперь тоже противна? Так я тебе еще скажу – я тоже левые тиражи через таможню вывожу, и взятки даю постоянно, и от налогов уклоняюсь. Каждый крутится как может. И я ничем от других не отличаюсь. Я дрянь? Нет, ты скажи, я не обижусь.
– Дура ты, Ирина Аркадьевна, – Волков раздавил сигарету в пепельнице. – И слова твои дурацкие. И прекрати истерику. Сравнила… эту… с пальцем. Ты, отец твой вместе с Шацким, да и ребята эти на таможне – это одно. А Шамиль и те, кто с ним в упряжке, – другое.
– Жить можно по закону, а можно – по совести, – изрек в пространство Гурский.
– Да, – повысил голос Петр. – Да! Есть одни законы и другие. Эти – написали, потом переписали, а потом опять переправили. Человеки для человеков пишут. Сегодня одни, завтра другие. По этим законам – ты за одно и то же сегодня на параше, а завтра – в смокинге. И наоборот. Это… ладно. А вот другие, если кто нарушает… при мне… давил и давить буду без всякой пощады и сожаления. Это ясно?
– Ты чего, папа? – недоуменно взглянул на него Александр. – Бубен-то не напрягай. Охолонись маненько. Ты кому чего доказываешь?
– Да вот, некоторые не совсем допонимают.
– А я и говорю, – Адашев-Гурский подошел к холодильнику и, достав из него непочатую бутылку, демонстративно приподнял ее, держа за горлышко. – Необходимо расширить сознание. Чтобы вместить, тэс-скать, в него безграничное пространство бытия во всем его парадоксальном многообразии. Ничего излагаю, а? Господи, куда ж умище-то девать…
– Что это я, на самом-то деле… – Ирина подняла глаза на Волкова. – Прости, пожалуйста, это все нервы.
– Да ладно.
– Вот и я говорю… – Гурский наполнил рюмки.
– Совсем старый стал, – тяжело переводя дыхание, Евгений Борисович Шацкий снимал в передней пальто. – Третий этаж – и все. Задыхаюсь.
– Что же вы не на лифте-то? – участливо спросила Ирина.
– Не-ет, деточка. Пусть они здесь сами на этих лифтах ездят. У них время есть. А у меня виза до пятнадцатого. Что у тебя стряслось?
– Да тут, видите ли… Мне и самой непонятно.
Они прошли в кабинет.
– Так, ага… – засунув руки в карманы брюк и склонившись к монитору, приговаривал вполголоса Шацкий чуть позже, не отрывая взгляда от экрана. – И это тоже? Вот ведь…
– Там еще часа на два, – негромко произнес стоящий рядом Адашев-Гурский.
– Да? – распрямился, сняв дорогие очки, Шацкий. – Любопытно было бы, конечно… Ну да ладно, не ко времени. Все, в общем-то, и так…
– Евгений Борисыч, что это? – спросила Ирина.
– Это? – Он сложил очки, убрал их в нагрудный карман пиджака, взглянул на сидящего за компьютером Волкова, затем перевел взгляд на Александра и с сомнением посмотрел на Ирину.
– Это мои друзья, – успокоила она его. – Если бы не их помощь, я бы эту дискету папину вообще никогда не нашла.
– Все так, но…
– Евгений Борисыч, если это может иметь хоть какое-то отношение к гибели отца, я должна знать все. А к Петру Сергеичу я сама за помощью обратилась, вы же знаете. У меня от него секретов нет. Если можете сказать что-то… не сомневайтесь, говорите.
– Ну, как знаешь, девочка. Только разговор этот не на пару минут. Вот что… Я там видел, на кухне у вас водка стоит? Так вот я водки, пожалуй, выпью. У тебя день рождения сегодня. А я… Что-то нервный в последнее время стал. После всех этих несчастий. Все-таки возраст. Ты позвонила, я переполошился, думал, опять что-нибудь… Про цветы-то и позабыл совсем. Но подарок за мной.
– Да Господь с вами…
– Нет-нет. Отец бы твой не одобрил. Пойдем, пока хоть тост за твое здоровье поднимем.
Все опять перебрались на кухню, к большому круглому столу, на котором стояли водка и закуски.
– Что это такое, спрашиваешь? – Шацкий выпил рюмку водки, поставил ее на стол и взглянул на Ирину.– А это черный рынок. Не весь, разумеется, но… изрядная, скажем так, его часть. Все сведено, систематизировано. Все как в аптеке. Рука отца твоего чувствуется. Это уж можешь мне поверить. Ну а… детали, если тебя интересуют, буквы, цифры там всякие – это, как я понимаю, имена хозяев, цены. Там же товар лицом представлен, с комментариями. Или наоборот – имена заказчиков и суммы, которые они за то, чем обладать желают, готовы заплатить. А скорее всего, и то и другое. Много там всякого. Даже нетолковое есть, что странно.
– Значит, папа…
– Ира, девочка, ну а что ты думала? Отец твой всю жизнь в этом варился. Я… – н посмотрел на Волкова. – Молодой человек, я на самом деле могу быть уверен?
– Вам на Библии поклясться или слово офицера дать?
– Слова, пожалуй, достаточно.
– Меня интересуют только обстоятельна смерти Аркадия Соломоныча Гольдберга. Ирина Аркадьевна – мой клиент.
– Как-то это все на американскую книжку больно смахивает. В мягкой обложке.
– И что типер? – подал голос Гурский.
– Да нет, ничего, – пожал плечами Шацкий. – У вас тут «типер» вообще ничего не поймешь. Но воля ваша. Короче говоря, отец тебя, конечно же, ни во что посвящать не хотел. Но мы с ним… Видишь ли, то, что на черном рынке, так называемом, крутится, не всегда краденое. Ну не хочет просто человек продавать что-то свое собственное достаточно ценное официальным образом. Хочет конфиденциально. Почему нет? А другой желает купить. Но не хочет внимания к себе привлекать. Как им друг друга найти? Вот и… Но специфика, безусловно, имеется, все-таки рынок-то – «черный». Ну вот, к примеру, камешек взять какой-нибудь: здесь десять процентов от его настоящей стоимости – потолок. А я все же в Роттердаме живу. Антверпен – алмазная столица Европы. Ну? Конечно, то, что на дискете этой, ни в какое сравнение не идет. Это не просто на порядок, это… я даже не знаю, на сколько порядков серьезнее. У нас с твоим отцом – так, мелочевка была. Но все равно копеечку свою давало.
– Но… – попыталась что-то сказать Ирина.
– Погоди, – остановил ее Евгений Борисович, – знаю, что хочешь сказать. Да, на пенсию жил. Много ли старику надо? Он свои деньги, свой честный процент, у меня хранил. Копил. Для тебя в первую очередь. Очень переживал, что второй своей женитьбой детство тебе осложнил. Вину чувствовал. Он и Виктора, конечно, тоже любил. Но иначе. В тебе его боль жила, воспоминания о маме твоей, которой он тоже чего-то додать не успел. Старики сентиментальны. Тебе этого сейчас не понять. А Виктор, поганец этот…
– Евгений Борисыч! – вспыхнула Ирина. – Он же мой брат, он погиб…
– А ты погоди, – устало, но жестко сказал Шацкий, – я словами просто так не бросаюсь. Извини уж, не хотел я говорить и не сказал бы никогда, если бы ты расследования всего этого не затеяла. Но, видно, придется. Если уж Петр Сергеич с Александром трубку Аркадия аж с Камчатки достали, все равно докопаются. Я хоть нервы тебе сберегу, а то и… Стреляли, говоришь, в тебя? Господи, бежать отсюда надо. Чем скорее, тем лучше. Проклята эта страна… Что же это мы не выпиваем, молодые люди? Как-то это не по-русски. Гурский наполнил рюмки.
– За тебя, Ирочка! – Шацкий выпил водку, поморщился и взял бутерброд с икрой. – Все, Петр Сергеич, можете закрывать это дело. Смерть Аркадия – это действительно нелепая случайность. Никто ее не хотел. Несчастный, если хотите, случай. Вам детали нужны, разумеется?
– Разумеется.
– Извольте,– Шацкий сам налил себе еще рюмку водки, выпил, ни с кем не чокаясь, и доел бутерброд. – История банальная и в мировой литературе описанная многократно: сыну позарез понадобились отцовские деньги. Нужда возникла.
– Я и не знала, что у отца есть деньги, – медленно сказала Ирина. – А он знал?
– А он знал, – кивнул Шацкий. – Не знал сколько.
– А сколько? – спросила Ирина.
– Да, в общем, не так уж и много. Но все-таки. Да и те теперь…
– А что такое? – заинтересовался Волков.
– Месяца три назад он мне позвонил туда, домой, ну и намекнул, что хотел бы, чтобы я все его сбережения сюда привез. Я удивился, конечно, но деньги его, имеет право. Привез. Поинтересовался, разумеется, что за нужда такая, а может, чего доброго, вера пропала старому приятелю? Он руками замахал, дескать, что ты, что ты! Случай, мол, просто подвернулся, человек тут продает кое-что, второго такого случая деньги выгодно вложить, может, и не будет. Да и подарок Ирине на день рождения сделаю.
– А-а, так вы об этом меня спрашивали? – вскинула брови Ирина. – А я и не поняла.
– Не поняла. А я и объяснять не стал. Зачем? Старика уже нет, его не спросишь. Ты же здесь, в квартире, ничего, такого… ну… ценного достаточно, во что он деньги вложить мог, не находила?
– Нет… Я когда паспорт его искала, все перевернула, еле-еле нашла. Но ничего такого…
– Ну вот. Чего ж теперь. Короче, все равно нет ничего на сегодняшний день, и весь разговор. Но тогда было.
– А может, кто чужой заходил? – взглянул на Ирину Петр.
– Были незнакомые, на поминках… я же всех не знаю, но кто же при мне рыться-то будет?
– Пока дома никого нет, обнести могли – предположил Гурский. – Запросто. Но это знать надо, что в доме что-то есть.
– Ты, Ира, ничего не знала, потому что не живешь здесь. И не интересуешься, – продолжал Шацкий. – А Виктор – другое дело. Петербург, он хоть город и большой, но маленький. Все всех знают, кому надо. Отец твой и с Виктором не откровенничал, но тот все равно кое-что знал. В дело к нам просился. В этой его фирме дела-то уж больно плохи были. Да и фирмы, надо сказать, никакой, по существу, и не было. Так, название одно. Аркадий был против категорически, деньгами помогал раз от разу, а чтобы в дело… Виктор – ко мне. Отец, дескать, старый уже, а дело рисковое, мало ли что. Пусть отдыхает. Вы только помогите его убедить, чтобы он мне связи передал, рекомендации всякие, вам и ездить-то сюда надобность отпадет, я все сам делать буду. Вам же спокойней. Но я ему объяснил, что отцу его в этом деле не советчик. Сам решит, когда поймет, что уже пора на покой. Но вот тогда, месяца три назад, и сам смотрю – старик сдавать начал. Звонки какие-то дурацкие ему нервы трепать стали. И не угрозы, а так – ничего конкретного, намеки одни.
– Он вам рассказывал? – спросил Волков.
– Про звонки? Да. Жаловался. Раньше ничего подобного не было. Дерганый какой-то стал. А Виктору это на руку. «Видите, – говорит, – что происходит? Без меня отцу уже не потянуть. Времена не те». А ведь сам, засранец, звонки эти и организовал… Молчи, Ира, молчи… – Евгений Борисыч вскинул руку. – Я еще детективу нашему главного не рассказал. Я все это знаю, потому что братец твой сам мне покаялся. Приполз пьяный на второй день после похорон и выложил. Оправдывался, сочувствия искал или уж не знаю чего. Только я его выставил. Был бы помоложе, с лестницы бы спустил.
Он ведь, подлец, целую интригу затеял. Развернутую, так сказать, во времени и пространстве, многоходовую. Сначала психологическая обработка отца. Потом какие-то подонки, его приятели, должны были имитировать похищение и якобы требовать денег. Отец, мол, ему позвонит (кому же еще?), и он его выкупит. Но, поскольку выкупит не на свои деньги (у него же нет такой суммы, он ее якобы занял), Аркадию после освобождения придется его в дело взять, чтобы тот долг отбил. А потом, само собой, и на покой удалится. А? Каково? И как только умудрился такой план выдумать? Того только не учел, говнюк, что у отца сердце больное… Ну что?
– Да уж… – вздохнул Гурский и потянулся к графину.
– Вот-вот, – кивнул Шацкий. – И всем налейте. Без водки такое не сглотнуть.
– Так выходит, – Волков выпил рюмку, взял бутерброд, но отложил его в сторону и достал сигареты, – выходит, что у парадной…
– Ну конечно, – подался вперед Шацкий. – Никакие это не бандиты! Ублюдки, разумеется, но не более, чем сам Виктор. Они просто должны были отвезти старика куда-то на квартиру, пристегнуть для пущей убедительности к батарее, или уж там я не знаю, к чему еще, заставить позвонить по телефону, а через пару дней выпустить. И все. И Виктор – в белом фраке. Из пешек в дамки.
– В ферзи, – машинально поправил Гурский.
– Да? Ну, вам виднее.
– Извините.
– Ничего.
– Ну хорошо, то есть ничего хорошего, конечно, но… – Петр прикурил сигарету. – А при чем здесь трубка? Дискета с каталогом? Записка эта – она не вам, что ли?
– Нет, – отрицательно покачал седой головой Шацкий. – Понятия не имею. Такого, как на этой дискете, я ни разу и в руках-то не держал. К сожалению…
– А что там было такое… бестолковое? – подняла голову Ирина.
– Ирочка, детка, ну зачем тебе жаргоном голову засорять? «Нетолковое» – это то, что толкнуть практически невозможно. Ни один нормальный человек это не купит. Это вещи, которые все знают. Про них изначально известно, что раз продаются, значит краденые. Кто купит «Последний день Помпеи»?
– Никто не купит, – согласился Гурский. – Она большая очень. Кому она нужна, дура такая…
– Вы сказали «практически», – прищурился от сигаретного дыма Волков. – А теоретически?
– Это важно?
– Возможно, да.
– Теоретически существуют, конечно, люди, которым наплевать, где, в каком музее, галерее или частном собрании находится интересующая их вещь. Они просто говорят: «Хочу». И платят. Им приносят. И все. Но я, слава Богу, не знаком ни с ними, ни с теми, кто, для них крадет. Я в такие игры не играю.
– А Аркадий Соломонович?
– Не знаю, – вновь покачал головой Евгений Борисыч, переведя взгляд с Петра на Ирину. – Правда, не знаю. Но думаю, что вряд ли… Ну что, господин частный сыщик? Можете закрывать дело.
Шацкий встал, подошел к Ирине и взял ее за руку.
– Прости, детка, если огорчил. Но ты| сама хотела все знать.
– Да нет, – Ирина тоже поднялась со стула. – Чего уж… Вы уходите?
– Если позволишь. Ты когда уезжаешь?
– Еще не решила. Я позвоню.
– Обязательно. Всего наилучшего, – повернулся он к Петру и Гурскому.
– До свидания. Всего доброго, – в один голос попрощались они, привстав.
Ирина проводила Шацкого, вернулась к столу, села и сдавила виски кончиками пальцев.
– Просто в голове не укладывается. Все это просто не укладывается в моей голове…
– Необходимо расширить сознание.
– Что?
– Извините, Ира, – смутился Гурский – я иногда бываю непростительно циничен.
– Да ладно уж. Собственно, к Виктору я никогда особенной любовью сестринской не пылала. Я знаю, это дурно, но что поделаешь. Но я и вообразить себе не могла… А про отца догадывалась. Не такая уж я «детка», как Евгений Борисыч считает. Знать не знала, но, конечно, догадывалась. Только не мое это дело, я и не вникала. Отцу видней. По-твоему, это плохо? – она взглянула на Петра.
– Что?
– Ну… видишь теперь, какая у нас семейка. Виктор – подлец. Отец с Шацким контрабандой занимались, а я их не осуждаю, заметь. Я, выходит, тоже дрянь, по– твоему? Шамиль с этим, который из банка, что-то там с кредитами химичили, так ты их, как клопов, размазал моментально. Может, я тебе теперь тоже противна? Так я тебе еще скажу – я тоже левые тиражи через таможню вывожу, и взятки даю постоянно, и от налогов уклоняюсь. Каждый крутится как может. И я ничем от других не отличаюсь. Я дрянь? Нет, ты скажи, я не обижусь.
– Дура ты, Ирина Аркадьевна, – Волков раздавил сигарету в пепельнице. – И слова твои дурацкие. И прекрати истерику. Сравнила… эту… с пальцем. Ты, отец твой вместе с Шацким, да и ребята эти на таможне – это одно. А Шамиль и те, кто с ним в упряжке, – другое.
– Жить можно по закону, а можно – по совести, – изрек в пространство Гурский.
– Да, – повысил голос Петр. – Да! Есть одни законы и другие. Эти – написали, потом переписали, а потом опять переправили. Человеки для человеков пишут. Сегодня одни, завтра другие. По этим законам – ты за одно и то же сегодня на параше, а завтра – в смокинге. И наоборот. Это… ладно. А вот другие, если кто нарушает… при мне… давил и давить буду без всякой пощады и сожаления. Это ясно?
– Ты чего, папа? – недоуменно взглянул на него Александр. – Бубен-то не напрягай. Охолонись маненько. Ты кому чего доказываешь?
– Да вот, некоторые не совсем допонимают.
– А я и говорю, – Адашев-Гурский подошел к холодильнику и, достав из него непочатую бутылку, демонстративно приподнял ее, держа за горлышко. – Необходимо расширить сознание. Чтобы вместить, тэс-скать, в него безграничное пространство бытия во всем его парадоксальном многообразии. Ничего излагаю, а? Господи, куда ж умище-то девать…
– Что это я, на самом-то деле… – Ирина подняла глаза на Волкова. – Прости, пожалуйста, это все нервы.
– Да ладно.
– Вот и я говорю… – Гурский наполнил рюмки.