Сказка Пиноккио
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Карло Коллоди
11. МАНДЖАФОКО НАЧИНАЕТ ЧИХАТЬ И ПРОЩАЕТ ПИНОККИО, КОТОРЫЙ ЗАТЕМ СПАСАЕТ ОТ СМЕРТИ СВОЕГО ДРУГА АРЛЕКИНА
Хозяин кукольного театра Манджафоко (ибо так его звали) был
страшен на вид -- особенно страшной казалась растрепанная
черная борода, покрывавшая, как щит, его грудь и ноги, -- но,
по сути дела, он был неплохим парнем. Когда к нему принесли
несчастного Пиноккио, который отчаянно барахтался и кричал "не
хочу умирать", он пожалел его. Некоторое время он боролся с
чувством сострадания, но затем сдался и начал громко чихать.
Как только послышалось это чиханье. Арлекин, до той поры
стоявший в полном унынии и сгорбившись, как плакучая ива, весь
просиял, наклонился к Пиноккио и прошептал ему на ухо:
-- Добрые вести, братец! Хозяин зачихал, а это значит, что
он пожалел тебя и ты теперь спасен.
Следует сказать, что, в то время как другие люди, жалея
кого-нибудь, плачут или трут себе глаза, Манджафоко всякий раз,
испытывая чувство жалости, начинал чихать. Это был его способ
показать другим свое доброе сердце.
Начихавшись вдоволь, хозяин театра обратился к Пиноккио
по-прежнему грубо:
-- Перестань ныть! От твоего нытья у меня начинает болеть
живот... Так колет, что я почти... почти... Апчхи! Апчхи! -- И
он снова дважды чихнул.
-- На здоровье, -- сказал Пиноккио.
-- Спасибо. Твои родители еще живы? -- осведомился
Манджафоко.
-- Отец жив. Мать я никогда не знал.
-- Как огорчился бы твой отец, если бы я бросил тебя на
раскаленные угли! Бедный старик, мне его очень жаль!.. Апчхи!
Апчхи! -- И он чихнул еще три раза.
-- На здоровье, -- сказал Пиноккио.
-- Спасибо. Впрочем, я тоже достоин жалости. Ты же видишь,
что у меня нет дров, чтобы поджарить баранину, и ты -- скажу
тебе по правде -- очень пригодился бы мне. Но я пожалел тебя.
Ну что ж! В таком случае, я вместо тебя сожгу кого-нибудь из
моей труппы. Эй, полицейские!
По этой команде незамедлительно появились два
длинных-предлинных, тощих-претощих деревянных полицейских с
обнаженными саблями в руках.
И хозяин театра приказал им грубым голосом:
-- Хватайте Арлекина, свяжите его хорошенько и бросьте в
огонь. Мой барашек должен быть поджаристым и хрустящим.
Представьте себе самочувствие бедного Арлекина! Он так
испугался, что ноги у него подкосились, и он грохнулся на пол.
Пиноккио, увидев эту душераздирающую сцену, упал хозяину в
ноги, горько заплакал, залил слезами всю его длинную бороду и
взмолился:
-- Пощадите, синьор Манджафоко!
-- Тут нет никаких синьоров, -- ответил хозяин кукольного
театра сурово.
-- Пощадите, синьор кавалер!
-- Тут нет никаких кавалеров.
-- Пощадите, синьор командор!
-- Тут нет никаких командоров.
-- Пощадите, ваше превосходительство!
Услышав, что его титулуют "превосходительством", хозяин
театра просиял и сразу же стал гораздо добрее и сговорчивее. Он
сказал, обращаясь к Пиноккио:
-- Ну, чего ты там просишь?
-- Милости для бедного Арлекина.
-- Тут милость неуместна. Раз я пощадил тебя, я должен
бросить в огонь его, так как я хочу, чтобы мой барашек хорошо
прожарился.
-- В таком случае, -- воскликнул Пиноккио с достоинством,
высоко подняв голову и отшвырнув прочь свой колпак из хлебного
мякиша, -- в таком случае, я знаю, что мне делать. Вперед,
синьоры полицейские! Вяжите меня и бросайте в пламя. Я не могу
допустить, чтобы бедный Арлекин, мой добрый друг, умер вместо
меня!
Эти громкие и героические слова растрогали всех
присутствующих кукол. Даже полицейские, хотя они тоже были из
дерева, заплакали, как два молочных ягненка.
Манджафоко минуту оставался твердым и неумолимым, но потом
его тоже постепенно одолела жалость, и он начал чихать. Чихнув
четыре или пять раз, он распростер свои объятия и сказал:
-- Ты превосходный парень! Иди сюда и поцелуй меня.
Пиноккио поспешно бросился к нему, взобрался, как белка, по
его бороде и запечатлел сердечнейший поцелуй на кончике его
носа.
-- Значит, я помилован? -- спросил бедный Арлекин таким
тихим голоском, что его еле было слышно.
-- Ты помилован, -- ответил Манджафоко. Потом он добавил,
вздыхая и качая головой: Да будет так! Сегодня я, ладно уж,
съем недожаренного барашка. Но в другой раз худо будет, если
нечто подобное случится!
Когда куклы услышали о помиловании, они все выбежали на
сцену, зажгли, словно для праздничного представления, лампы и
светильники и начали плясать и прыгать. И они плясали до
восхода солнца.
Хозяин кукольного театра Манджафоко (ибо так его звали) был
страшен на вид -- особенно страшной казалась растрепанная
черная борода, покрывавшая, как щит, его грудь и ноги, -- но,
по сути дела, он был неплохим парнем. Когда к нему принесли
несчастного Пиноккио, который отчаянно барахтался и кричал "не
хочу умирать", он пожалел его. Некоторое время он боролся с
чувством сострадания, но затем сдался и начал громко чихать.
Как только послышалось это чиханье. Арлекин, до той поры
стоявший в полном унынии и сгорбившись, как плакучая ива, весь
просиял, наклонился к Пиноккио и прошептал ему на ухо:
-- Добрые вести, братец! Хозяин зачихал, а это значит, что
он пожалел тебя и ты теперь спасен.
Следует сказать, что, в то время как другие люди, жалея
кого-нибудь, плачут или трут себе глаза, Манджафоко всякий раз,
испытывая чувство жалости, начинал чихать. Это был его способ
показать другим свое доброе сердце.
Начихавшись вдоволь, хозяин театра обратился к Пиноккио
по-прежнему грубо:
-- Перестань ныть! От твоего нытья у меня начинает болеть
живот... Так колет, что я почти... почти... Апчхи! Апчхи! -- И
он снова дважды чихнул.
-- На здоровье, -- сказал Пиноккио.
-- Спасибо. Твои родители еще живы? -- осведомился
Манджафоко.
-- Отец жив. Мать я никогда не знал.
-- Как огорчился бы твой отец, если бы я бросил тебя на
раскаленные угли! Бедный старик, мне его очень жаль!.. Апчхи!
Апчхи! -- И он чихнул еще три раза.
-- На здоровье, -- сказал Пиноккио.
-- Спасибо. Впрочем, я тоже достоин жалости. Ты же видишь,
что у меня нет дров, чтобы поджарить баранину, и ты -- скажу
тебе по правде -- очень пригодился бы мне. Но я пожалел тебя.
Ну что ж! В таком случае, я вместо тебя сожгу кого-нибудь из
моей труппы. Эй, полицейские!
По этой команде незамедлительно появились два
длинных-предлинных, тощих-претощих деревянных полицейских с
обнаженными саблями в руках.
И хозяин театра приказал им грубым голосом:
-- Хватайте Арлекина, свяжите его хорошенько и бросьте в
огонь. Мой барашек должен быть поджаристым и хрустящим.
Представьте себе самочувствие бедного Арлекина! Он так
испугался, что ноги у него подкосились, и он грохнулся на пол.
Пиноккио, увидев эту душераздирающую сцену, упал хозяину в
ноги, горько заплакал, залил слезами всю его длинную бороду и
взмолился:
-- Пощадите, синьор Манджафоко!
-- Тут нет никаких синьоров, -- ответил хозяин кукольного
театра сурово.
-- Пощадите, синьор кавалер!
-- Тут нет никаких кавалеров.
-- Пощадите, синьор командор!
-- Тут нет никаких командоров.
-- Пощадите, ваше превосходительство!
Услышав, что его титулуют "превосходительством", хозяин
театра просиял и сразу же стал гораздо добрее и сговорчивее. Он
сказал, обращаясь к Пиноккио:
-- Ну, чего ты там просишь?
-- Милости для бедного Арлекина.
-- Тут милость неуместна. Раз я пощадил тебя, я должен
бросить в огонь его, так как я хочу, чтобы мой барашек хорошо
прожарился.
-- В таком случае, -- воскликнул Пиноккио с достоинством,
высоко подняв голову и отшвырнув прочь свой колпак из хлебного
мякиша, -- в таком случае, я знаю, что мне делать. Вперед,
синьоры полицейские! Вяжите меня и бросайте в пламя. Я не могу
допустить, чтобы бедный Арлекин, мой добрый друг, умер вместо
меня!
Эти громкие и героические слова растрогали всех
присутствующих кукол. Даже полицейские, хотя они тоже были из
дерева, заплакали, как два молочных ягненка.
Манджафоко минуту оставался твердым и неумолимым, но потом
его тоже постепенно одолела жалость, и он начал чихать. Чихнув
четыре или пять раз, он распростер свои объятия и сказал:
-- Ты превосходный парень! Иди сюда и поцелуй меня.
Пиноккио поспешно бросился к нему, взобрался, как белка, по
его бороде и запечатлел сердечнейший поцелуй на кончике его
носа.
-- Значит, я помилован? -- спросил бедный Арлекин таким
тихим голоском, что его еле было слышно.
-- Ты помилован, -- ответил Манджафоко. Потом он добавил,
вздыхая и качая головой: Да будет так! Сегодня я, ладно уж,
съем недожаренного барашка. Но в другой раз худо будет, если
нечто подобное случится!
Когда куклы услышали о помиловании, они все выбежали на
сцену, зажгли, словно для праздничного представления, лампы и
светильники и начали плясать и прыгать. И они плясали до
восхода солнца.