Сказка Дети подземелья
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Короленко В.Г.
6. На сцену является пан Тыбурций
- Здравствуй! А уж я думал - ты не придешь более, - так встретил меня
Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Я понял, почему он сказал это.
- Нет, я... я всегда буду ходить к вам, - ответил я решительно, чтобы
раз навсегда покончить с этим вопросом.
Валек заметно повеселел, и оба мы почувствовали себя свободнее.
- Ну что? Где же ваши? - спросил я. - Все еще не вернулись?
- Нет еще. Черт их знает, где они пропадают.
И мы весело принялись за сооружение хитроумной ловушки для воробьев,
для которой я принес с собой ниток. Нитку мы дали в руки Марусе, и, когда
неосторожный воробей, привлеченный зерном, беспечно заскакивал в западню,
Маруся дергала нитку, и крышка захлопывала птичку, которую мы затем
отпускали.
Между тем около полудня небо насупилось, надвинулась темная туча, и под
веселые раскаты грома зашумел ливень. Сначала мне очень не хотелось
спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь Валек и Маруся живут
там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошел туда вместе с ними. В
подземелье было темно и тихо, но сверху слышно было, как перекатывался
гулкий грохот грозы, точно кто ездил там в громадной телеге по мостовой.
Через несколько минут я освоился с подземельем, и мы весело прислушивались,
как земля принимала широкие потоки ливня; гул, всплески и частые раскаты
настраивали наши нервы, вызывали оживление, требовавшее исхода.
- Давайте играть в жмурки, - предложил я.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого
смеха и шлепала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что
не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же
минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука
приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз
моих спала.
осказках.ру - oskazkax.ru
Тыбурций, мокрый и сердитый, страшнее еще оттого, что я глядел на него
снизу, держал меня за ногу, и дико вращал зрачками.
- Это что еще, а? - строго спрашивал он, глядя на Валека. - Вы тут, я
вижу, весело проводите время... Завели приятную компанию.
- Пустите меня! - сказал я, удивляясь, что и в таком необычном
положении я все-таки могу говорить, но рука пана Тыбурция только еще сильнее
сжала мою ногу.
- Отвечай! - грозно обратился он опять к Валеку, который в этом
затруднительном случае стоял, запихивая в рот два пальца, как бы в
доказательство того, что ему отвечать решительно нечего.
Я заметил только, что он с большим участием следил за моею несчастною
фигурой, качавшеюся, подобно маятнику, в пространстве.
Пан Тыбурций приподнял меня и взглянул в лицо.
- Эге-ге! Пан судья, если меня не обманывают глаза... Зачем это
изволили пожаловать?
- Пусти! - проговорил я упрямо. - Сейчас отпусти! - И при этом я сделал
инстинктивное движение, как бы собираясь топнуть ногой, но от этого весь
только забился в воздухе.
Тыбурций захохотал.
- Ого-го! Пан судья изволят сердиться... Ну, да ты меня еще не знаешь.
Я - Тыбурций. Я вот повещу -тебя над огоньком и зажарю, как поросенка.
Отчаянный вид Валека как бы подтверждал мысль о возможности такого
печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
- Не бойся, Вася, не бойся! - ободряла она меня, подойдя к самым ногам
Тыбурция. - Он никогда не жарит мальчиков на огне... Это неправда!
Тыбурций быстрым движением повернул меня и поставил на ноги; при этом я
чуть не упал, так как у меня закружилась голова, но он поддержал меня рукой
и затем, сев на деревянный обрубок, поставил между колен.
- И как это ты сюда попал? - продолжал он допрашивать. - Давно ли?..
Говори ты! - обратился он к Валеку, так как я ничего не ответил.
- Давно, - ответил тот.
- А как давно?
- Дней шесть.
Казалось, этот ответ доставил пану Тыбурцию некоторое удовольствие.
- Ого, шесть дней! - заговорил он, поворачивая меня лицом к себе. -
Шесть дней - много времени. И ты до сих пор никому еще не разболтал, куда
ходишь?
- Никому.
- Правда?
- Никому, - повторил я.
- Похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперед.
Впрочем, я и всегда считал тебя порядочным малым, встречая на улицах.
Настоящий "уличник", хоть и "судья"... А нас судить будешь, скажи-ка?
Он говорил довольно добродушно, но я все-таки чувствовал себя глубоко
оскорбленным и потому ответил довольно сердито:
- Я вовсе не судья. Я - Вася.
- Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьей - не теперь,
так после... Так, брат, ведется исстари. Вот видишь ли: я - Тыбурций, а он -
Валек. Я нищий, и он нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он
будет красть. А твой отец меня судит, - ну и ты когда-нибудь будешь
судить... вот его!
- Не буду судить Валека, - возразил я угрюмо. - Неправда!
- Он не будет, - вступилась и Маруся, с полным убеждением отстраняя от
меня ужасное подозрение.
Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил
жилистой рукой ее белокурые волосы.
- Ну, это ты вперед не говори, - сказал странный человек задумчиво,
обращаясь ко мне таким тоном, точно он говорил со взрослым. - Не говори,
друг!.. Всякому свое, каждый идет своей дорожкой, и кто знает... может быть,
это и хорошо, что твоя дорога пролегла через нашу. Для тебя хорошо, потому
что лучше иметь в груди кусочек человеческого сердца вместо холодного камня,
- понимаешь?..
Я не понимал ничего, но все же впился глазами в лицо странного
человека; глаза пана Тыбурция пристально смотрели в мои.
- Не понимаешь, конечно, потому что ты еще малец... Поэтому скажу тебе
кратко: если когда-нибудь придется тебе судить вот его, то вспомни, что еще
когда вы оба были дураками и играли вместе, - что уже тогда ты шел по дороге
в штанах и с хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем и с
пустым брюхом... Впрочем, - заговорил он, резко изменив тон, - запомни
хорошенько вот что: если ты проболтаешься своему судье или хоть птице,
которая пролетит мимо тебя в поле, о том, что ты здесь видел, то не будь я
Тыбурций Драб, если я тебя не повешу вот в этом камине за ноги и не сделаю
из тебя копченого окорока. Это ты, надеюсь, понял?
- Я не скажу никому... я... Можно мне опять прийти?
- Приходи, разрешаю... под условием... Впрочем, я уже сказал тебе
насчет окорока. Помни!..
Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке,
стоявшей около стенки.
- Возьми вон там, - указал он Валеку на большую корзину, которую,
войдя, оставил у порога, - да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.
Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая
зрачками, и не шут, потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался как
хозяин и глава семейства, вернувшийся с работы и отдающий приказания
домочадцам.
Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, во всей
фигуре виднелось утомление.
Мы с Валеком живо принялись за работу. Валек зажег лучину, и мы
отправились с ним в темный коридор, примыкавший к подземелью. Там в углу
были свалены куски полуистлевшего дерева, обломки крестов, старые доски; из
этого запаса мы взяли несколько кусков и, поставив их в камин, развели
огонек. Затем Валек уже один умелыми руками принялся за стряпню. Через
полчаса в камине закипало уже в горшке какое-то варево, а в ожидании, пока
оно поспеет, Валек поставил на трехногий столик сковороду, на которой
дымились куски жареного мяса.
Тыбурций поднялся.
- Готово? - сказал он. - Ну и отлично. Садись, малый, с нами - ты
заработал свой обед... Господин учитель, - крикнул он затем, обращаясь к
"профессору", - брось иголку, садись к столу!
- Сейчас, - сказал тихим голосом "профессор", удивив меня этим
сознательным ответом.
Старик воткнул иголку в лохмотья и равнодушно, с тусклым взглядом,
уселся на один из деревянных обрубков, заменявших в подземелье стулья.
Марусю Тыбурций держал на руках. Она и Валек ели с жадностью, которая ясно
показывала, что мясное блюдо было для них невиданною роскошью; Маруся
облизывала даже свои засаленные пальцы. Тыбурций ел с расстановкой и,
повинуясь, по-видимому, неодолимой потребности говорить, то и дело обращался
к "профессору" со своей беседой. Бедный ученый проявлял при этом
удивительное внимание и, наклонив голову, выслушивал все с таким разумным
видом, как будто он понимал каждое слово. Иногда даже он выражал свое
согласие кивками головы и тихим мычанием.
- Вот как немного нужно человеку, - говорил Тыбурций. - Не правда ли?
Вот мы и сыты, и теперь нам остается только поблагодарить бога и клеванского
ксендза [Ксендз - польский священник]...
- Ага, ага! - поддакивал "профессор".
- Вот ты поддакиваешь, а сам не понимаешь, при чем тут клеванский
ксендз, - я ведь тебя знаю. А между тем не будь клеванского ксендза, у нас
не было бы жаркого и еще кое-чего...
- Это вам дал клеванский ксендз? - спросил я, вспомнив вдруг круглое,
добродушное лицо клеванского ксендза, бывавшего у отца.
- У этого малого любознательный ум, - продолжал Тыбурций, по-прежнему
обращаясь к "профессору". - Действительно, его священство дал нам все это,
хотя мы у него не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не
знала, что дает правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего
понятия...
Из этой странной и запутанной речи я понял только, что способ
приобретения был не совсем обыкновенный, и не удержался, чтоб еще раз не
вставить вопроса:
- Вы это взяли... сами?
- Малый не лишен проницательности, - продолжал Тыбурций по-прежнему. -
Жаль только, что он не видел ксендза: у него брюхо, как настоящая сороковая
бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь
находящиеся, страдаем скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество
провизии не можем считать для себя лишним... Так ли я говорю?
- Ага, ага! - задумчиво промычал опять "профессор".
- Ну вот! На этот раз мы выразили свое мнение очень удачно, а то я уже
начинал думать, что у этого малого ум бойчее, чем у некоторых ученых...
Впрочем, - повернулся он вдруг ко мне, - ты все-таки еще глуп и многого не
понимаешь. А вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли я сделал, что
принес тебе жаркое?
- Хорошо! - ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. -
Маня была голодна.
Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался к
себе. Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне
убеждения, что "воровать нехорошо". Напротив, болезненное ощущение, которое
я испытывал раньше, еще усилилось. Нищие... воры... у них нет дома!.. От
окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение. Я даже
чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся горечь презрения, но я
инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси. В результате
- сожаление к Валеку и Марусе усилилось и обострилось, но привязанность не
исчезла. Убеждение, что "нехорошо воровать", осталось. Но, когда воображение
рисовало мне оживленное личико моей приятельницы, облизывавшей свои
засаленные пальцы, я радовался ее радостью и радостью Валека.
В темной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он, по обыкновению,
угрюмо ходил взад и вперед с обычным странным, как будто отуманенным
взглядом. Когда я очутился подле него, он взял меня за плечо:
- Откуда это?
- Я... гулял...
Он внимательно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но потом взгляд
его опять затуманился, и, махнув рукой, он зашагал по аллее. Мне кажется,
что я и тогда понимал смысл этого жеста:
"А, все равно. Ее уж нет!.. "
Я солгал чуть ли не в первый раз в жизни.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый
мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо
признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает
когда-либо о моем знакомстве с "дурным обществом", но изменить Валеку и
Марусе - я был не в состоянии. Если бы я изменил им, нарушив данное слово,
то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
- Здравствуй! А уж я думал - ты не придешь более, - так встретил меня
Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Я понял, почему он сказал это.
- Нет, я... я всегда буду ходить к вам, - ответил я решительно, чтобы
раз навсегда покончить с этим вопросом.
Валек заметно повеселел, и оба мы почувствовали себя свободнее.
- Ну что? Где же ваши? - спросил я. - Все еще не вернулись?
- Нет еще. Черт их знает, где они пропадают.
И мы весело принялись за сооружение хитроумной ловушки для воробьев,
для которой я принес с собой ниток. Нитку мы дали в руки Марусе, и, когда
неосторожный воробей, привлеченный зерном, беспечно заскакивал в западню,
Маруся дергала нитку, и крышка захлопывала птичку, которую мы затем
отпускали.
Между тем около полудня небо насупилось, надвинулась темная туча, и под
веселые раскаты грома зашумел ливень. Сначала мне очень не хотелось
спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь Валек и Маруся живут
там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошел туда вместе с ними. В
подземелье было темно и тихо, но сверху слышно было, как перекатывался
гулкий грохот грозы, точно кто ездил там в громадной телеге по мостовой.
Через несколько минут я освоился с подземельем, и мы весело прислушивались,
как земля принимала широкие потоки ливня; гул, всплески и частые раскаты
настраивали наши нервы, вызывали оживление, требовавшее исхода.
- Давайте играть в жмурки, - предложил я.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого
смеха и шлепала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что
не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же
минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука
приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз
моих спала.
осказках.ру - oskazkax.ru
Тыбурций, мокрый и сердитый, страшнее еще оттого, что я глядел на него
снизу, держал меня за ногу, и дико вращал зрачками.
- Это что еще, а? - строго спрашивал он, глядя на Валека. - Вы тут, я
вижу, весело проводите время... Завели приятную компанию.
- Пустите меня! - сказал я, удивляясь, что и в таком необычном
положении я все-таки могу говорить, но рука пана Тыбурция только еще сильнее
сжала мою ногу.
- Отвечай! - грозно обратился он опять к Валеку, который в этом
затруднительном случае стоял, запихивая в рот два пальца, как бы в
доказательство того, что ему отвечать решительно нечего.
Я заметил только, что он с большим участием следил за моею несчастною
фигурой, качавшеюся, подобно маятнику, в пространстве.
Пан Тыбурций приподнял меня и взглянул в лицо.
- Эге-ге! Пан судья, если меня не обманывают глаза... Зачем это
изволили пожаловать?
- Пусти! - проговорил я упрямо. - Сейчас отпусти! - И при этом я сделал
инстинктивное движение, как бы собираясь топнуть ногой, но от этого весь
только забился в воздухе.
Тыбурций захохотал.
- Ого-го! Пан судья изволят сердиться... Ну, да ты меня еще не знаешь.
Я - Тыбурций. Я вот повещу -тебя над огоньком и зажарю, как поросенка.
Отчаянный вид Валека как бы подтверждал мысль о возможности такого
печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
- Не бойся, Вася, не бойся! - ободряла она меня, подойдя к самым ногам
Тыбурция. - Он никогда не жарит мальчиков на огне... Это неправда!
Тыбурций быстрым движением повернул меня и поставил на ноги; при этом я
чуть не упал, так как у меня закружилась голова, но он поддержал меня рукой
и затем, сев на деревянный обрубок, поставил между колен.
- И как это ты сюда попал? - продолжал он допрашивать. - Давно ли?..
Говори ты! - обратился он к Валеку, так как я ничего не ответил.
- Давно, - ответил тот.
- А как давно?
- Дней шесть.
Казалось, этот ответ доставил пану Тыбурцию некоторое удовольствие.
- Ого, шесть дней! - заговорил он, поворачивая меня лицом к себе. -
Шесть дней - много времени. И ты до сих пор никому еще не разболтал, куда
ходишь?
- Никому.
- Правда?
- Никому, - повторил я.
- Похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперед.
Впрочем, я и всегда считал тебя порядочным малым, встречая на улицах.
Настоящий "уличник", хоть и "судья"... А нас судить будешь, скажи-ка?
Он говорил довольно добродушно, но я все-таки чувствовал себя глубоко
оскорбленным и потому ответил довольно сердито:
- Я вовсе не судья. Я - Вася.
- Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьей - не теперь,
так после... Так, брат, ведется исстари. Вот видишь ли: я - Тыбурций, а он -
Валек. Я нищий, и он нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он
будет красть. А твой отец меня судит, - ну и ты когда-нибудь будешь
судить... вот его!
- Не буду судить Валека, - возразил я угрюмо. - Неправда!
- Он не будет, - вступилась и Маруся, с полным убеждением отстраняя от
меня ужасное подозрение.
Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил
жилистой рукой ее белокурые волосы.
- Ну, это ты вперед не говори, - сказал странный человек задумчиво,
обращаясь ко мне таким тоном, точно он говорил со взрослым. - Не говори,
друг!.. Всякому свое, каждый идет своей дорожкой, и кто знает... может быть,
это и хорошо, что твоя дорога пролегла через нашу. Для тебя хорошо, потому
что лучше иметь в груди кусочек человеческого сердца вместо холодного камня,
- понимаешь?..
Я не понимал ничего, но все же впился глазами в лицо странного
человека; глаза пана Тыбурция пристально смотрели в мои.
- Не понимаешь, конечно, потому что ты еще малец... Поэтому скажу тебе
кратко: если когда-нибудь придется тебе судить вот его, то вспомни, что еще
когда вы оба были дураками и играли вместе, - что уже тогда ты шел по дороге
в штанах и с хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем и с
пустым брюхом... Впрочем, - заговорил он, резко изменив тон, - запомни
хорошенько вот что: если ты проболтаешься своему судье или хоть птице,
которая пролетит мимо тебя в поле, о том, что ты здесь видел, то не будь я
Тыбурций Драб, если я тебя не повешу вот в этом камине за ноги и не сделаю
из тебя копченого окорока. Это ты, надеюсь, понял?
- Я не скажу никому... я... Можно мне опять прийти?
- Приходи, разрешаю... под условием... Впрочем, я уже сказал тебе
насчет окорока. Помни!..
Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке,
стоявшей около стенки.
- Возьми вон там, - указал он Валеку на большую корзину, которую,
войдя, оставил у порога, - да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.
Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая
зрачками, и не шут, потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался как
хозяин и глава семейства, вернувшийся с работы и отдающий приказания
домочадцам.
Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, во всей
фигуре виднелось утомление.
Мы с Валеком живо принялись за работу. Валек зажег лучину, и мы
отправились с ним в темный коридор, примыкавший к подземелью. Там в углу
были свалены куски полуистлевшего дерева, обломки крестов, старые доски; из
этого запаса мы взяли несколько кусков и, поставив их в камин, развели
огонек. Затем Валек уже один умелыми руками принялся за стряпню. Через
полчаса в камине закипало уже в горшке какое-то варево, а в ожидании, пока
оно поспеет, Валек поставил на трехногий столик сковороду, на которой
дымились куски жареного мяса.
Тыбурций поднялся.
- Готово? - сказал он. - Ну и отлично. Садись, малый, с нами - ты
заработал свой обед... Господин учитель, - крикнул он затем, обращаясь к
"профессору", - брось иголку, садись к столу!
- Сейчас, - сказал тихим голосом "профессор", удивив меня этим
сознательным ответом.
Старик воткнул иголку в лохмотья и равнодушно, с тусклым взглядом,
уселся на один из деревянных обрубков, заменявших в подземелье стулья.
Марусю Тыбурций держал на руках. Она и Валек ели с жадностью, которая ясно
показывала, что мясное блюдо было для них невиданною роскошью; Маруся
облизывала даже свои засаленные пальцы. Тыбурций ел с расстановкой и,
повинуясь, по-видимому, неодолимой потребности говорить, то и дело обращался
к "профессору" со своей беседой. Бедный ученый проявлял при этом
удивительное внимание и, наклонив голову, выслушивал все с таким разумным
видом, как будто он понимал каждое слово. Иногда даже он выражал свое
согласие кивками головы и тихим мычанием.
- Вот как немного нужно человеку, - говорил Тыбурций. - Не правда ли?
Вот мы и сыты, и теперь нам остается только поблагодарить бога и клеванского
ксендза [Ксендз - польский священник]...
- Ага, ага! - поддакивал "профессор".
- Вот ты поддакиваешь, а сам не понимаешь, при чем тут клеванский
ксендз, - я ведь тебя знаю. А между тем не будь клеванского ксендза, у нас
не было бы жаркого и еще кое-чего...
- Это вам дал клеванский ксендз? - спросил я, вспомнив вдруг круглое,
добродушное лицо клеванского ксендза, бывавшего у отца.
- У этого малого любознательный ум, - продолжал Тыбурций, по-прежнему
обращаясь к "профессору". - Действительно, его священство дал нам все это,
хотя мы у него не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не
знала, что дает правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего
понятия...
Из этой странной и запутанной речи я понял только, что способ
приобретения был не совсем обыкновенный, и не удержался, чтоб еще раз не
вставить вопроса:
- Вы это взяли... сами?
- Малый не лишен проницательности, - продолжал Тыбурций по-прежнему. -
Жаль только, что он не видел ксендза: у него брюхо, как настоящая сороковая
бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь
находящиеся, страдаем скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество
провизии не можем считать для себя лишним... Так ли я говорю?
- Ага, ага! - задумчиво промычал опять "профессор".
- Ну вот! На этот раз мы выразили свое мнение очень удачно, а то я уже
начинал думать, что у этого малого ум бойчее, чем у некоторых ученых...
Впрочем, - повернулся он вдруг ко мне, - ты все-таки еще глуп и многого не
понимаешь. А вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли я сделал, что
принес тебе жаркое?
- Хорошо! - ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. -
Маня была голодна.
Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался к
себе. Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне
убеждения, что "воровать нехорошо". Напротив, болезненное ощущение, которое
я испытывал раньше, еще усилилось. Нищие... воры... у них нет дома!.. От
окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение. Я даже
чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся горечь презрения, но я
инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси. В результате
- сожаление к Валеку и Марусе усилилось и обострилось, но привязанность не
исчезла. Убеждение, что "нехорошо воровать", осталось. Но, когда воображение
рисовало мне оживленное личико моей приятельницы, облизывавшей свои
засаленные пальцы, я радовался ее радостью и радостью Валека.
В темной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он, по обыкновению,
угрюмо ходил взад и вперед с обычным странным, как будто отуманенным
взглядом. Когда я очутился подле него, он взял меня за плечо:
- Откуда это?
- Я... гулял...
Он внимательно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но потом взгляд
его опять затуманился, и, махнув рукой, он зашагал по аллее. Мне кажется,
что я и тогда понимал смысл этого жеста:
"А, все равно. Ее уж нет!.. "
Я солгал чуть ли не в первый раз в жизни.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый
мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо
признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает
когда-либо о моем знакомстве с "дурным обществом", но изменить Валеку и
Марусе - я был не в состоянии. Если бы я изменил им, нарушив данное слово,
то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.