Сказка Максимка
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Станюкович К.М.
V
Через два дня доктор, по обыкновению, пришел в лазарет в семь часов
утра и, обследовав своего единственного пациента, нашел, что он поправился,
может встать, выйти наверх и есть матросскую пищу. Объявил он об этом
маленькому негру больше знаками, которые были на этот раз быстро поняты
поправившимся и повеселевшим мальчиком, казалось, уже забывшим недавнюю
близость смерти. Он быстро вскочил с койки, обнаруживая намерение идти
наверх погреться на солнышке, в длинной матросской рубахе, которая сидела на
нем в виде длинного мешка, но веселый смех доктора и хихиканье фельдшера при
виде черненького человечка в таком костюме несколько смутили негра, и он
стоял среди каюты, не зная, что ему предпринять, и не вполне понимая, к чему
доктор дергает его рубаху, продолжая смеяться.
Тогда негр быстро ее снял и хотел было юркнуть в двери нагишом, но
фельдшер удержал его за руку, а доктор, не переставая смеяться, повторял:
- No, no, no...
И вслед за тем знаками приказал негру надеть свою рубашку-мешок.
- Во что бы одеть его, Филиппов? - озабоченно спрашивал доктор
щеголеватого курчавого фельдшера, человека лет тридцати. - Об этом-то мы с
тобой, братец, и не подумали...
- Точно так, вашескобродие, об этом мечтания не было. А ежели теперь
обрезать ему, значит, рубаху примерно до колен, вашескобродие, да, с
позволения сказать, перехватить талию ремнем, то будет даже довольно
"обоюдно", вашескобродие, - заключил фельдшер, имевший несчастную страсть
употреблять некстати слова, когда он хотел выразиться покудрявее, или, как
матросы говорили, позанозистее.
- То есть как "обоюдно"? - улыбнулся доктор.
- Да так-с... обоюдно... Кажется, всем известно, что обозначает
"обоюдно", вашескобродие! - обиженно проговорил фельдшер. - Удобно и хорошо,
значит.
- Едва ли это будет "обоюдно", как ты говоришь. Один смех будет, вот
что, братец. А впрочем, надо же как-нибудь одеть мальчика, пока не попрошу у
капитана разрешения сшить мальчику платье по мерке.
- Очень даже возможно хороший костюм сшить... На клипере есть матросы
по портной части. Сошьют.
- Так устраивай свой обоюдный костюм.
Но в эту минуту в двери лазаретной каюты раздался осторожный,
почтительный стук.
- Кто там? Входи! - крикнул доктор.
В дверях показалось сперва красноватое, несколько припухлое, неказистое
лицо, обрамленное русыми баками, с подозрительного цвета носом и
воспаленными живыми и добрыми глазами, а вслед за тем и вся небольшая,
сухощавая, довольно ладная и крепкая фигура фор-марсового Ивана Лучкина.
Это был пожилой матрос, лет сорока, прослуживший во флоте пятнадцать
лет и бывший на клипере одним из лучших матросов и отчаянных пьяниц, когда
попадал на берег. Случалось, он на берегу пропивал все свое платье и являлся
на клипер в одном белье, ожидая на следующее утро наказания с самым,
казалось, беззаботным видом.
- Это я, вашескобродие, - проговорил Лучкин сиповатым голосом,
переступая большими ступнями босых жилистых ног и теребя засмоленной
шершавой рукой обтянутую штанину.
В другой руке у него был узелок.
Он глядел на доктора с тем застенчиво-виноватым выражением и в лице и в
глазах, которое часто бывает у пьяниц и вообще у людей, знающих за собой
порочные слабости.
- Что тебе, Лучкин?.. Заболел, что ли?
- Никак нет, вашескобродие, - я вот платье арапчонку принес... Думаю:
голый, так сшил и мерку еще раньше снял. Дозвольте отдать, вашескобродие.
- Отдавай, братец... Очень рад, - говорил доктор, несколько изумленный.
- Мы вот думали, во что бы одеть мальчика, а ты раньше нас подумал о нем...
- Способное время было, вашескобродие, - как бы извинялся Лучкин.
И с этими словами он вынул из ситцевого платка маленькую матросскую
рубаху и такие же штаны, сшитые из холста, встряхнул их и, подавая
ошалевшему мальчику, весело и уже совсем не виноватым тоном, каким говорил с
доктором, сказал, ласково глядя на негра:
- Получай, Максимка! Одежа самая, братец ты мой, вери гут. Одевай да
носи на здоровье, а я посмотрю, как сидит... Вали, Максимка!
- Отчего ты его Максимкой зовешь? - рассмеялся доктор.
- А как же, вашескобродие? Максимка и есть, потому как его в день
святого угодника Максима спасли, он и выходит Максимка... Опять же имени у
арапчонка нет, надо же его как-нибудь звать.
Радости мальчика не было пределов, когда он облачился в новую чистую
пару. Видимо, такого платья он никогда не носил.
Лучкин осмотрел свое изделие со всех сторон, обдергал и пригладил
рубаху и нашел, что платье во всем аккурате.
- Ну, теперь валим наверх, Максимка... Погрейся на солнышке! Дозвольте,
вашескобродие.
Доктор, сияя добродушной улыбкой, кивнул головой, и матрос, взяв за
руку негра, повел его на бак и, показывая матросам, проговорил:
- Вот он и Максимка! Не бойсь, теперь забудет идола-мериканца, знает,
что российские матросы его не забидят.
И он любовно трепал мальчика по плечу и, показывая на его курчавую
голову, сказал:
- Ужо, брат, и шапку справим... И башмачки будут, дай срок!
Мальчик ничего не понимал, но чувствовал по всем этим загорелым лицам
матросов, по их улыбкам, полным участия, что его не обидят.
И он весело скалил свои ослепительно белые зубы, нежась под горячими
лучами родного ему южного солнца.
С этого дня все стали его звать Максимкой.
Через два дня доктор, по обыкновению, пришел в лазарет в семь часов
утра и, обследовав своего единственного пациента, нашел, что он поправился,
может встать, выйти наверх и есть матросскую пищу. Объявил он об этом
маленькому негру больше знаками, которые были на этот раз быстро поняты
поправившимся и повеселевшим мальчиком, казалось, уже забывшим недавнюю
близость смерти. Он быстро вскочил с койки, обнаруживая намерение идти
наверх погреться на солнышке, в длинной матросской рубахе, которая сидела на
нем в виде длинного мешка, но веселый смех доктора и хихиканье фельдшера при
виде черненького человечка в таком костюме несколько смутили негра, и он
стоял среди каюты, не зная, что ему предпринять, и не вполне понимая, к чему
доктор дергает его рубаху, продолжая смеяться.
Тогда негр быстро ее снял и хотел было юркнуть в двери нагишом, но
фельдшер удержал его за руку, а доктор, не переставая смеяться, повторял:
- No, no, no...
И вслед за тем знаками приказал негру надеть свою рубашку-мешок.
- Во что бы одеть его, Филиппов? - озабоченно спрашивал доктор
щеголеватого курчавого фельдшера, человека лет тридцати. - Об этом-то мы с
тобой, братец, и не подумали...
- Точно так, вашескобродие, об этом мечтания не было. А ежели теперь
обрезать ему, значит, рубаху примерно до колен, вашескобродие, да, с
позволения сказать, перехватить талию ремнем, то будет даже довольно
"обоюдно", вашескобродие, - заключил фельдшер, имевший несчастную страсть
употреблять некстати слова, когда он хотел выразиться покудрявее, или, как
матросы говорили, позанозистее.
- То есть как "обоюдно"? - улыбнулся доктор.
- Да так-с... обоюдно... Кажется, всем известно, что обозначает
"обоюдно", вашескобродие! - обиженно проговорил фельдшер. - Удобно и хорошо,
значит.
- Едва ли это будет "обоюдно", как ты говоришь. Один смех будет, вот
что, братец. А впрочем, надо же как-нибудь одеть мальчика, пока не попрошу у
капитана разрешения сшить мальчику платье по мерке.
- Очень даже возможно хороший костюм сшить... На клипере есть матросы
по портной части. Сошьют.
- Так устраивай свой обоюдный костюм.
Но в эту минуту в двери лазаретной каюты раздался осторожный,
почтительный стук.
- Кто там? Входи! - крикнул доктор.
В дверях показалось сперва красноватое, несколько припухлое, неказистое
лицо, обрамленное русыми баками, с подозрительного цвета носом и
воспаленными живыми и добрыми глазами, а вслед за тем и вся небольшая,
сухощавая, довольно ладная и крепкая фигура фор-марсового Ивана Лучкина.
Это был пожилой матрос, лет сорока, прослуживший во флоте пятнадцать
лет и бывший на клипере одним из лучших матросов и отчаянных пьяниц, когда
попадал на берег. Случалось, он на берегу пропивал все свое платье и являлся
на клипер в одном белье, ожидая на следующее утро наказания с самым,
казалось, беззаботным видом.
- Это я, вашескобродие, - проговорил Лучкин сиповатым голосом,
переступая большими ступнями босых жилистых ног и теребя засмоленной
шершавой рукой обтянутую штанину.
В другой руке у него был узелок.
Он глядел на доктора с тем застенчиво-виноватым выражением и в лице и в
глазах, которое часто бывает у пьяниц и вообще у людей, знающих за собой
порочные слабости.
- Что тебе, Лучкин?.. Заболел, что ли?
- Никак нет, вашескобродие, - я вот платье арапчонку принес... Думаю:
голый, так сшил и мерку еще раньше снял. Дозвольте отдать, вашескобродие.
- Отдавай, братец... Очень рад, - говорил доктор, несколько изумленный.
- Мы вот думали, во что бы одеть мальчика, а ты раньше нас подумал о нем...
- Способное время было, вашескобродие, - как бы извинялся Лучкин.
И с этими словами он вынул из ситцевого платка маленькую матросскую
рубаху и такие же штаны, сшитые из холста, встряхнул их и, подавая
ошалевшему мальчику, весело и уже совсем не виноватым тоном, каким говорил с
доктором, сказал, ласково глядя на негра:
- Получай, Максимка! Одежа самая, братец ты мой, вери гут. Одевай да
носи на здоровье, а я посмотрю, как сидит... Вали, Максимка!
- Отчего ты его Максимкой зовешь? - рассмеялся доктор.
- А как же, вашескобродие? Максимка и есть, потому как его в день
святого угодника Максима спасли, он и выходит Максимка... Опять же имени у
арапчонка нет, надо же его как-нибудь звать.
Радости мальчика не было пределов, когда он облачился в новую чистую
пару. Видимо, такого платья он никогда не носил.
Лучкин осмотрел свое изделие со всех сторон, обдергал и пригладил
рубаху и нашел, что платье во всем аккурате.
- Ну, теперь валим наверх, Максимка... Погрейся на солнышке! Дозвольте,
вашескобродие.
Доктор, сияя добродушной улыбкой, кивнул головой, и матрос, взяв за
руку негра, повел его на бак и, показывая матросам, проговорил:
- Вот он и Максимка! Не бойсь, теперь забудет идола-мериканца, знает,
что российские матросы его не забидят.
И он любовно трепал мальчика по плечу и, показывая на его курчавую
голову, сказал:
- Ужо, брат, и шапку справим... И башмачки будут, дай срок!
Мальчик ничего не понимал, но чувствовал по всем этим загорелым лицам
матросов, по их улыбкам, полным участия, что его не обидят.
И он весело скалил свои ослепительно белые зубы, нежась под горячими
лучами родного ему южного солнца.
С этого дня все стали его звать Максимкой.