Сказка Максимка
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Станюкович К.М.
VIII
Прошло три недели, и хотя "Забияка" был недалеко от Каптоуна, но
попасть в него не мог. Свежий противный ветер, дувший, как говорят моряки,
прямо "в лоб" и по временам доходивший до степени шторма, не позволял
клиперу приблизиться к берегу; при этом ветер и волнение были так сильны,
что нечего было и думать пробовать идти под парами. Даром потратили бы
уголь.
И в ожидании перемены погоды "Забияка" с зарифленными марселями
держался недалеко от берегов, стремительно покачиваясь на океане.
Так прошло дней шесть-семь.
Наконец ветер стих. На "Забияке" развели пары, и скоро, попыхивая
дымком из своей белой трубы, клипер направился к Каптоуну.
Нечего и говорить, как рады были этому моряки.
Но был один человек на клипере, который не только не радовался, а,
напротив, по мере приближения "Забияки" к порту, становился задумчивее и
угрюмее.
Это был Лучкин, ожидавший разлуки с Максимкой.
За этот месяц, в который Лучкин, против ожидания матросов, не
переставал пестовать Максимку, он привязался к Максимке, да и маленький негр
в свою очередь привязался к матросу. Они отлично понимали друг друга, так
как и Лучкин проявил блистательные педагогические способности, и Максимка
обнаружил достаточную понятливость и мог объясняться кое-как по-русски. Чем
более они узнавали один другого, тем более дружили. Уж у Максимки были две
смены платья, башмаки, шапка и матросский нож на ремешке. Он оказался
смышленым и веселым мальчиком и давно уже сделался фаворитом всей команды.
Даже и боцман Егорыч, вообще не терпевший никаких пассажиров на судне, как
людей, ничего не делающих, относился весьма милостиво к Максимке, так как
Максимка всегда во время работ тянул вместе с другими снасти и вообще
старался чем-нибудь да помочь другим и, так сказать, не даром есть
матросский паек. И по вантам взбегал, как обезьяна, и во время шторма не
обнаруживал ни малейшей трусости, - одним словом, был во всех статьях
"морской мальчонка".
Необыкновенно добродушный и ласковый, он нередко забавлял матросов
своими танцами на баке и родными песнями, которые распевал звонким голосом.
Все его за это баловали, а мичманский вестовой Артюшка нередко нашивал ему
остатки пирожного с кают-компанейского стола.
Нечего и прибавлять, что Максимка был предан Лучкину, как собачонка,
всегда был при нем и, что называется, смотрел ему в глаза. И на марс к нему
лазил, когда Лучкин бывал там во время вахты, и на носу с ним сидел на
часах, и усердно старался выговаривать русские слова...
Уже обрывистые берега были хорошо видны... "Забияка" шел полным ходом.
К обеду должны были стать на якорь в Каптоуне.
Невеселый был Лучкин в это славное солнечное утро и с каким-то
особенным ожесточением чистил пушку. Около него стоял Максимка и тоже
подсоблял ему.
- Скоро прощай, брат Максимка! - заговорил, наконец, Лучкин.
- Зачем прощай! - удивился Максимка.
- Оставят тебя на Надежном мысу... Куда тебя девать?
Мальчик, не думавший о своей будущей судьбе и не совсем понимавший, что
ему говорит Лучкин, тем не менее догадался по угрюмому выражению лица
матроса, что сообщение его не из радостных, и подвижное лицо его, быстро
отражавшее впечатления, внезапно омрачилось, и он сказал:
- Мой не понимай Лючика.
- Айда, брат, с клипера... На берегу оставят... Я уйду дальше, а
Максимка здесь.
И Лучкин пантомимами старался пояснить, в чем дело.
По-видимому, маленький негр понял. Он ухватился за руку Лучкина и
молящим голоском проговорил:
- Мой нет берег... Мой здесь Максимка, Лючика, Лючика, Максимка. Мой
люсска матлос... Да, да, да...
И тогда внезапная мысль озарила матроса. И он спросил:
- Хочешь, Максимка, русска матрос?
- Да, да, - повторял Максимка и изо всех сил кивал головой.
- То-то бы отлично! И как это мне раньше невдомек... Надо поговорить с
ребятами и просить Егорыча... Он доложит старшему офицеру...
Через несколько минут Лучкин на баке говорил собравшимся матросам:
- Братцы! Максимка желает остаться с нами. Будем просить, чтобы
дозволили ему остаться... Пусть плавает на "Забияке"! Как вы об этом
полагаете, братцы?
Все матросы выразили живейшее одобрение этому предложению.
Вслед за тем Лучкин пошел к боцману, и просил его доложить о просьбе
команды старшему офицеру, и прибавил:
- Уж ты, Егорыч, уважь, не откажи... И попроси старшего офицера...
Максимка сам, мол, желает... А то куда же бросить бесприютного сироту на
Надежном мысу. И вовсе он пропасть там может, Егорыч... Жаль мальчонку...
Хороший он ведь, исправный мальчонка.
- Что ж, я доложу... Максимка мальчишка аккуратный. Только как
капитан... Согласится ли арапского звания негру оставить на российском
корабле... Как бы не было в этом загвоздки...
- Никакой не будет заговоздки, Егорыч. Мы Максимку из арапского звания
выведем.
- Как так?
- Окрестим в русскую веру, Егорыч, и будет он, значит, русского звания
арап.
Эта мысль понравилась Егорычу, и он обещал немедленно доложить старшему
офицеру.
Старший офицер выслушал доклад боцмана и заметил:
- Это, видно, Лучкин хлопочет.
- Вся команда тоже просит за арапчонка, ваше благородие... А то куда
его бросить? Жалеют... А он бы у нас заместо юнги был, ваше благородие!
Арапчонок исправный, осмелюсь доложить. И ежели его окрестить, вовсе душу,
значит, можно спасти...
Старший офицер обещал доложить капитану.
К подъему флага вышел наверх капитан. Когда старший офицер передал ему
просьбу команды, капитан сперва было отвечал отказом. Но, вспомнив,
вероятно, своих детей, тотчас же переменил решение и сказал:
- Что ж, пусть останется. Сделаем его юнгой... А вернется в Кронштадт с
нами... что-нибудь для него сделаем... В самом деле, за что его бросать, тем
более что он сам этого не хочет!.. Да пусть Лучкин останется при нем
дядькой... Пьяница отчаянный этот Лучкин, а подите... эта привязанность к
мальчику... Мне доктор говорил, как он одел негра.
Когда на баке было получено разрешение оставить Максимку, все матросы
чрезвычайно обрадовались. Но больше всех, конечно, радовались Лучкин и
Максимка.
В час дня клипер бросил якорь на Каптоунском рейде, и на другой день
первая вахта была отпущена на берег. Собрался ехать и Лучкин с Максимкой.
- А ты смотри, Лучкин, не пропей Максимки-то! - смеясь, заметил Егорыч.
Это замечание, видимо, очень кольнуло Лучкина, и он ответил:
- Может, из-за Максимки я и вовсе тверезый вернусь!
Хотя Лучкин и вернулся с берега мертвецки пьяным, но, к общему
удивлению, в полном одеянии. Как потом оказалось, случилось это благодаря
Максимке, так как он, заметив, что его друг чересчур пьет, немедленно
побежал в соседний кабак за русскими матросами, и они унесли Лучкина на
пристань и положили в шлюпку, где около него безотлучно находился Максимка.
Лучкин едва вязал языком и все повторял:
- Где Максимка? Подайте мне Максимку... Я его, братцы, не пропил,
Максимку... Он мне первый друг... Где Максимка?
И когда Максимка подошел к Лучкину, тот тотчас же успокоился и скоро
заснул.
Через неделю "Забияка" ушел с мыса Доброй Надежды, и вскоре после
выхода Максимка был не без торжественности окрещен и вторично назван
Максимкой. Фамилию ему дали по имени клипера - Забиякин.
Через три года Максимка вернулся на "Забияке" в Кронштадт
четырнадцатилетним подростком, умевшим отлично читать и писать по-русски
благодаря мичману Петеньке, который занимался с ним.
Капитан позаботился о нем и определил его в школу фельдшерских
учеников, а вышедший в отставку Лучкин остался в Кронштадте, чтобы быть
около своего любимца, которому он отдал всю привязанность своего сердца и
ради которого уже теперь не пропивал вещей, а пил "с рассудком".
Прошло три недели, и хотя "Забияка" был недалеко от Каптоуна, но
попасть в него не мог. Свежий противный ветер, дувший, как говорят моряки,
прямо "в лоб" и по временам доходивший до степени шторма, не позволял
клиперу приблизиться к берегу; при этом ветер и волнение были так сильны,
что нечего было и думать пробовать идти под парами. Даром потратили бы
уголь.
И в ожидании перемены погоды "Забияка" с зарифленными марселями
держался недалеко от берегов, стремительно покачиваясь на океане.
Так прошло дней шесть-семь.
Наконец ветер стих. На "Забияке" развели пары, и скоро, попыхивая
дымком из своей белой трубы, клипер направился к Каптоуну.
Нечего и говорить, как рады были этому моряки.
Но был один человек на клипере, который не только не радовался, а,
напротив, по мере приближения "Забияки" к порту, становился задумчивее и
угрюмее.
Это был Лучкин, ожидавший разлуки с Максимкой.
За этот месяц, в который Лучкин, против ожидания матросов, не
переставал пестовать Максимку, он привязался к Максимке, да и маленький негр
в свою очередь привязался к матросу. Они отлично понимали друг друга, так
как и Лучкин проявил блистательные педагогические способности, и Максимка
обнаружил достаточную понятливость и мог объясняться кое-как по-русски. Чем
более они узнавали один другого, тем более дружили. Уж у Максимки были две
смены платья, башмаки, шапка и матросский нож на ремешке. Он оказался
смышленым и веселым мальчиком и давно уже сделался фаворитом всей команды.
Даже и боцман Егорыч, вообще не терпевший никаких пассажиров на судне, как
людей, ничего не делающих, относился весьма милостиво к Максимке, так как
Максимка всегда во время работ тянул вместе с другими снасти и вообще
старался чем-нибудь да помочь другим и, так сказать, не даром есть
матросский паек. И по вантам взбегал, как обезьяна, и во время шторма не
обнаруживал ни малейшей трусости, - одним словом, был во всех статьях
"морской мальчонка".
Необыкновенно добродушный и ласковый, он нередко забавлял матросов
своими танцами на баке и родными песнями, которые распевал звонким голосом.
Все его за это баловали, а мичманский вестовой Артюшка нередко нашивал ему
остатки пирожного с кают-компанейского стола.
Нечего и прибавлять, что Максимка был предан Лучкину, как собачонка,
всегда был при нем и, что называется, смотрел ему в глаза. И на марс к нему
лазил, когда Лучкин бывал там во время вахты, и на носу с ним сидел на
часах, и усердно старался выговаривать русские слова...
Уже обрывистые берега были хорошо видны... "Забияка" шел полным ходом.
К обеду должны были стать на якорь в Каптоуне.
Невеселый был Лучкин в это славное солнечное утро и с каким-то
особенным ожесточением чистил пушку. Около него стоял Максимка и тоже
подсоблял ему.
- Скоро прощай, брат Максимка! - заговорил, наконец, Лучкин.
- Зачем прощай! - удивился Максимка.
- Оставят тебя на Надежном мысу... Куда тебя девать?
Мальчик, не думавший о своей будущей судьбе и не совсем понимавший, что
ему говорит Лучкин, тем не менее догадался по угрюмому выражению лица
матроса, что сообщение его не из радостных, и подвижное лицо его, быстро
отражавшее впечатления, внезапно омрачилось, и он сказал:
- Мой не понимай Лючика.
- Айда, брат, с клипера... На берегу оставят... Я уйду дальше, а
Максимка здесь.
И Лучкин пантомимами старался пояснить, в чем дело.
По-видимому, маленький негр понял. Он ухватился за руку Лучкина и
молящим голоском проговорил:
- Мой нет берег... Мой здесь Максимка, Лючика, Лючика, Максимка. Мой
люсска матлос... Да, да, да...
И тогда внезапная мысль озарила матроса. И он спросил:
- Хочешь, Максимка, русска матрос?
- Да, да, - повторял Максимка и изо всех сил кивал головой.
- То-то бы отлично! И как это мне раньше невдомек... Надо поговорить с
ребятами и просить Егорыча... Он доложит старшему офицеру...
Через несколько минут Лучкин на баке говорил собравшимся матросам:
- Братцы! Максимка желает остаться с нами. Будем просить, чтобы
дозволили ему остаться... Пусть плавает на "Забияке"! Как вы об этом
полагаете, братцы?
Все матросы выразили живейшее одобрение этому предложению.
Вслед за тем Лучкин пошел к боцману, и просил его доложить о просьбе
команды старшему офицеру, и прибавил:
- Уж ты, Егорыч, уважь, не откажи... И попроси старшего офицера...
Максимка сам, мол, желает... А то куда же бросить бесприютного сироту на
Надежном мысу. И вовсе он пропасть там может, Егорыч... Жаль мальчонку...
Хороший он ведь, исправный мальчонка.
- Что ж, я доложу... Максимка мальчишка аккуратный. Только как
капитан... Согласится ли арапского звания негру оставить на российском
корабле... Как бы не было в этом загвоздки...
- Никакой не будет заговоздки, Егорыч. Мы Максимку из арапского звания
выведем.
- Как так?
- Окрестим в русскую веру, Егорыч, и будет он, значит, русского звания
арап.
Эта мысль понравилась Егорычу, и он обещал немедленно доложить старшему
офицеру.
Старший офицер выслушал доклад боцмана и заметил:
- Это, видно, Лучкин хлопочет.
- Вся команда тоже просит за арапчонка, ваше благородие... А то куда
его бросить? Жалеют... А он бы у нас заместо юнги был, ваше благородие!
Арапчонок исправный, осмелюсь доложить. И ежели его окрестить, вовсе душу,
значит, можно спасти...
Старший офицер обещал доложить капитану.
К подъему флага вышел наверх капитан. Когда старший офицер передал ему
просьбу команды, капитан сперва было отвечал отказом. Но, вспомнив,
вероятно, своих детей, тотчас же переменил решение и сказал:
- Что ж, пусть останется. Сделаем его юнгой... А вернется в Кронштадт с
нами... что-нибудь для него сделаем... В самом деле, за что его бросать, тем
более что он сам этого не хочет!.. Да пусть Лучкин останется при нем
дядькой... Пьяница отчаянный этот Лучкин, а подите... эта привязанность к
мальчику... Мне доктор говорил, как он одел негра.
Когда на баке было получено разрешение оставить Максимку, все матросы
чрезвычайно обрадовались. Но больше всех, конечно, радовались Лучкин и
Максимка.
В час дня клипер бросил якорь на Каптоунском рейде, и на другой день
первая вахта была отпущена на берег. Собрался ехать и Лучкин с Максимкой.
- А ты смотри, Лучкин, не пропей Максимки-то! - смеясь, заметил Егорыч.
Это замечание, видимо, очень кольнуло Лучкина, и он ответил:
- Может, из-за Максимки я и вовсе тверезый вернусь!
Хотя Лучкин и вернулся с берега мертвецки пьяным, но, к общему
удивлению, в полном одеянии. Как потом оказалось, случилось это благодаря
Максимке, так как он, заметив, что его друг чересчур пьет, немедленно
побежал в соседний кабак за русскими матросами, и они унесли Лучкина на
пристань и положили в шлюпку, где около него безотлучно находился Максимка.
Лучкин едва вязал языком и все повторял:
- Где Максимка? Подайте мне Максимку... Я его, братцы, не пропил,
Максимку... Он мне первый друг... Где Максимка?
И когда Максимка подошел к Лучкину, тот тотчас же успокоился и скоро
заснул.
Через неделю "Забияка" ушел с мыса Доброй Надежды, и вскоре после
выхода Максимка был не без торжественности окрещен и вторично назван
Максимкой. Фамилию ему дали по имени клипера - Забиякин.
Через три года Максимка вернулся на "Забияке" в Кронштадт
четырнадцатилетним подростком, умевшим отлично читать и писать по-русски
благодаря мичману Петеньке, который занимался с ним.
Капитан позаботился о нем и определил его в школу фельдшерских
учеников, а вышедший в отставку Лучкин остался в Кронштадте, чтобы быть
около своего любимца, которому он отдал всю привязанность своего сердца и
ради которого уже теперь не пропивал вещей, а пил "с рассудком".