Сказка Дети подземелья
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Короленко В.Г.
3. Я приобретаю новое знакомство
Мы вышли в экскурсию после обеда и, подойдя к горе, стали подыматься по
глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы
обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу
белые, истлевшие кости. В одном месте выставлялся деревянный гроб, в другом
- скалил зубы человеческий череп.
Наконец, помогая друг другу, мы торопливо взобрались на гору из
последнего обрыва. Солнце начинало склоняться к закату. Косые лучи мягко
золотили зеленую мураву старого кладбища, играли на покосившихся крестах,
переливались в уцелевших окнах часовни. Было тихо, веяло спокойствием и
глубоким миром брошенного кладбища. Здесь уже мы не видели ни черепов, ни
костей, ни гробов. Зеленая, свежая трава ровным пологом любовно скрывала
ужас и безобразие смерти.
Мы были одни; только воробьи возились кругом да ласточки бесшумно
влетали и вылетали в окна старой часовни, которая стояла, грустно понурясь,
среди поросших травою могил, скромных крестов, полуразвалившихся каменных
гробниц, на развалинах которых стлалась густая зелень, пестрели разноцветные
головки лютиков, кашки, фиалок.
- Нет никого, - сказал один из моих спутников.
- Солнце заходит, - заметил другой, глядя на солнце, которое не
заходило еще, но стояло над горою.
Дверь часовни была крепко заколочена, окна - высоко над землею; однако
при помощи товарищей я надеялся взобраться на них и взглянуть внутрь
часовни.
- Не надо! - вскрикнул один из моих спутников, вдруг потерявший всю
свою храбрость, и схватил меня за руку.
- Пошел ко всем чертям, баба! - прикрикнул на него старший из нашей
маленькой армии, с готовностью подставляя спину.
Я храбро взобрался на нее, потом он выпрямился, и я стал ногами на его
плечи. В таком положении я без труда достал рукой раму и, убедясь в ее
крепости, поднялся к окну и сел на него.
- Ну, что же там? - спрашивали меня снизу с живым интересом.
Я молчал. Перегнувшись через косяк, я заглянул внутрь часовни, и оттуда
на меня пахнуло торжественною тишиной брошенного храма. Внутренность
высокого, узкого здания была лишена всяких украшений. Лучи вечернего солнца,
свободно врываясь в открытые окна, разрисовывали ярким золотом старые,
ободранные стены. Я увидел внутреннюю сторону запертой двери, провалившиеся
хоры, старые, истлевшие колонны, как бы покачнувшиеся под непосильною
тяжестью. Углы были затканы паутиной, и в них ютилась та особенная тьма,
которая залегает все углы таких старых зданий. От окна до пола казалось
гораздо дальше, чем до травы снаружи. Я смотрел точно в глубокую яму и
сначала не мог разглядеть каких-то предметов, еле выделявшихся на полу
странными очертаниями.
Между тем моим товарищам надоело стоять внизу, ожидая от меня известий,
и потому один из них, проделав то же, что и я раньше, повис рядом со мною,
держась за оконную раму.
- Что там такое? - с любопытством указал он на темный предмет,
видневшийся рядом с престолом.
- Поповская шапка.
- Нет, ведро.
- Зачем же тут ведро?
- Может быть, в нем когда-то были угли для кадила.
- Нет, это действительно шапка. Впрочем, можно посмотреть. Давай
привяжем к раме пояс, и ты по нем спустишься.
- Да, как же, так и спущусь... Полезай сам, если хочешь.
- Ну что ж! Думаешь, не полезу?
- И полезай!
Действуя по первому побуждению, я крепко связал два ремня, задел их за
раму и, отдав один конец товарищу, сам повис на другом. Когда моя нога
коснулась пола, я вздрогнул; но взгляд на участливо склонившуюся ко мне
рожицу моего приятеля восстановил мою бодрость. Стук каблука зазвенел под
потолком, отдался в пустоте часовни, в ее темных углах. Несколько воробьев
вспорхнули с насиженных мест на хорах и вылетели в большую прореху в крыше.
Со стены, на окнах которой мы сидели, глянуло на меня вдруг строгое лицо с
бородой, в терновом венце. Это склонялось из-под самого потолка гигантское
распятие. Мне было жутко; глаза моего друга сверкали захватывающим дух
любопытством и участием.
- Ты подойдешь? - спросил он тихо.
- Подойду, - ответил я так же, собираясь с духом. Но в эту минуту
случилось нечто совершенно неожиданное.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то
завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею пыли, и большая серая масса,
взмахнув крыльями, поднялась к прорехе в крыше. Часовня на мгновение как
будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела
из темного угла, мелькнула на фоне голубого неба в пролете и шарахнулась
вон.
Я почувствовал прилив судорожного страха.
- Подымай! - крикнул я товарищу, схватившись за ремень.
- Не бойся, не бойся! - успокаивал он, приготовляясь поднять меня на
свет дня и солнца.
Но вдруг лицо его исказилось от страха; он вскрикнул и мгновенно исчез,
спрыгнув с окна. Я инстинктивно оглянулся и увидел странное явление,
поразившее меня, впрочем, больше удивлением, чем ужасом.
Темный предмет нашего спора, шапка или ведро, оказавшийся в конце
концов горшком, мелькнул в воздухе и на глазах моих скрылся под престолом.
Я успел только разглядеть очертания небольшой, как будто детской руки.
Трудно передать мои ощущения в эту минуту, чувство, которое я
испытывал, нельзя даже назвать страхом. Я был на том свете. Откуда-то, точно
из другого мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою
дробью тревожный топот трех пар детских ног. Но вскоре затих и он. Я был
один, точно в гробу, ввиду каких-то странных и необъяснимых явлений.
Времени для меня не существовало, поэтому я не мог сказать, скоро ли я
услышал под престолом сдержанный шепот:
- Почему же он не лезет себе назад?
- Видишь, испугался.
Первый голос показался мне совсем детским; второй мог принадлежать
мальчику моего возраста. Мне показалось также, что в щели старого престола
сверкнула пара черных глаз.
- Что ж он теперь будет делать? - послышался опять шепот.
- А вот погоди, - ответил голос постарше.
Под престолом что-то сильно завозилось, он даже как будто покачнулся, и
в то же мгновение из-под него вынырнула фигура.
Это был мальчик лет девяти, больше меня, худощавый и тонкий, как
тростинка. Одет он был в грязной рубашонке, руки держал в карманах узких и
коротких штанишек. Темные курчавые волосы лохматились над черными
задумчивыми глазами.
Хотя незнакомец, явившийся на сцену столь неожиданным и странным
образом, подходил ко мне с тем беспечно-задорным видом, с каким всегда на
нашем базаре подходили друг к другу мальчишки, готовые вступить в драку, но
все же, увидев его, я сильно ободрился. Я ободрился еще более, когда из-под
того же престола или, вернее, из люка в полу часовни, который он покрывал,
сзади мальчика показалось еще грязное личико, обрамленное белокурыми
волосами и сверкавшее на меня детски-любопытными голубыми глазами.
Я несколько отодвинулся от стены и тоже положил руки в карманы. Это
было признаком, что я не боюсь противника и даже отчасти намекаю на мое к
нему презрение.
Мы стали друг против друга и обменялись взглядами. Оглядев меня с
головы до ног, мальчишка спросил:
- Ты здесь зачем?
- Так, - ответил я. - Тебе какое дело?
Мой противник повел плечом, как будто намереваясь вынуть руку из
кармана и ударить меня.
Я не моргнул и глазом.
- Я вот тебе покажу! - погрозил он.
Я выпятился грудью вперед:
- Ну, ударь... попробуй!..
Мгновение было критическое; от него зависел характер дальнейших
отношений. Я ждал, но мой противник, окинув меня тем же испытующим взглядом,
не шевелился.
- Я, брат, и сам... тоже... - сказал я, но уже более миролюбиво.
Между тем девочка, упершись маленькими ручонками в пол часовни,
старалась тоже выкарабкаться из люка. Она падала, вновь приподымалась и
наконец направилась нетвердыми шагами к мальчишке. Подойдя вплоть, она
крепко ухватилась за него и, прижавшись к нему, поглядела на меня удивленным
и отчасти испуганным взглядом.
Это решило исход дела; стало совершенно ясно, что в таком положении
мальчишка не мог драться, а я, конечно, был слишком великодушен, чтобы
воспользоваться его неудобным положением.
- Как твое имя? - спросил мальчик, гладя рукой белокурую головку
девочки.
- Вася. А ты кто такой?
- Я Валек... Я тебя знаю: ты живешь в саду над прудом. У вас большие
яблоки.
- Да, это правда, яблоки у нас хорошие... Не хочешь ли?
Вынув из кармана два яблока, назначавшиеся для расплаты с моею постыдно
бежавшей армией, я подал одно из них Валеку, другое протянул девочке. Но она
скрыла свое лицо, прижавшись к Валеку.
- Боится, - сказал тот и сам передал яблоко девочке.
- Зачем ты влез сюда? Разве я когда-нибудь лазал в ваш сад? - спросил
он затем.
- Что ж, приходи! Я буду рад, - ответил я радушно. Ответ этот озадачил
Валека; он призадумался.
- Я тебе не компания, - сказал он грустно.
- Отчего же? - спросил я, искренне огорченный грустным тоном, каким
были сказаны эти слова.
- Твой отец - пан судья.
- Ну так что же? - изумился я чистосердечно. - Ведь ты будешь играть со
мною, а не с отцом.
Валек покачал головой.
- Тыбурций не пустит, - сказал он, и, как будто это имя напомнило ему
что-то, он вдруг спохватился: - Послушай... Ты, кажется, славный хлопец, но
все-таки тебе лучше уйти. Если Тыбурций тебя застанет, будет плохо.
Я согласился, что мне действительно пора уходить. Последние лучи солнца
уходили уже сквозь окна часовни, а до города было не близко.
- Как же мне отсюда выйти?
- Я тебе укажу дорогу. Мы выйдем вместе.
- А она? - ткнул я пальцем в нашу маленькую даму.
- Маруся? Она тоже пойдет с нами.
- Как, в окно?
Валек задумался.
- Нет, вот что: я тебе помогу взобраться на окно, а мы выйдем другим
ходом.
С помощью моего нового приятеля я поднялся к окну. Отвязав ремень, я
обвил его вокруг рамы и, держась за оба конца, повис в воздухе. Затем,
отпустив один конец, я спрыгнул на землю и выдернул ремень. Валек и Маруся
ждали меня уже под стеной снаружи.
Солнце недавно еще село за гору. Город утонул в лилово-туманной тени, и
только верхушки высоких тополей на острове резко выделялись червонным
золотом, разрисованные последними лучами заката. Мне казалось, что с тех пор
как я явился сюда, на старое кладбище, прошло не менее суток, что это было
вчера.
- Как хорошо! - сказал я, охваченный свежестью наступающего вечера и
вдыхая полною грудью влажную прохладу.
- Скучно здесь... - с грустью произнес Валек.
- Вы все здесь живете? - спросил я, когда мы втроем стали спускаться с
горы.
- Здесь.
- Где же ваш дом?
Я не мог себе представить, чтобы дети могли жить без "дома".
Валек усмехнулся с обычным грустным видом и ничего не ответил.
Мы миновали крутые обвалы, так как Валек знал более удобную дорогу.
Пройдя меж камышей по высохшему болоту и переправившись через ручеек по
тонким дощечкам, мы очутились у подножия горы, на равнине.
Тут надо было расстаться. Пожав руку моему новому знакомому, я протянул
ее также и девочке. Она ласково подала мне свою крохотную ручонку и, глядя
снизу вверх голубыми глазами, спросила:
- Ты придешь к нам опять?
- Приду, - ответил я, - непременно!..
- Что ж, - сказал в раздумье Валек, - приходи, пожалуй, только в такое
время, когда наши будут в городе.
- Кто это "ваши"?
- Да наши... все: Тыбурций, "профессор"... хотя тот, пожалуй, не
помешает.
- Хорошо. Я посмотрю, когда они будут в городе, и тогда приду. А пока
прощайте!
- Эй, послушай-ка! - крикнул мне Валек, когда я отошел несколько шагов.
- А ты болтать не будешь о том, что был у нас?
- Никому не скажу, - ответил я твердо.
- Ну вот, это хорошо! А этим твоим дуракам, когда станут приставать,
скажи, что видел черта.
- Ладно, скажу.
- Ну, прощай!
- Прощай.
Густые сумерки залегли над Княжьим-Веном, когда я приблизился к забору
своего сада. Над замком зарисовался тонкий серп луны, загорелись звезды. Я
хотел уже подняться на забор, как кто-то схватил меня за руку.
- Вася, друг, - заговорил взволнованным шепотом мой бежавший товарищ. -
Как же это ты?.. Голубчик!..
- А вот, как видишь... А вы все меня бросили!..
Он потупился, но любопытство взяло верх над чувством стыда, и он
спросил опять:
- Что же там было?
- Что! - ответил я тоном, не допускавшим сомнения. - Разумеется,
черти... А вы - трусы.
И, отмахнувшись от сконфуженного товарища, я полез на забор.
Через четверть часа я спал уже глубоким сном, и во сне мне виделись
действительные черти, весело выскакивавшие из черного люка. Валек гонял их
ивовым прутиком, а Маруся, весело сверкая глазками, смеялась и хлопала в
ладоши.
Мы вышли в экскурсию после обеда и, подойдя к горе, стали подыматься по
глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы
обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу
белые, истлевшие кости. В одном месте выставлялся деревянный гроб, в другом
- скалил зубы человеческий череп.
Наконец, помогая друг другу, мы торопливо взобрались на гору из
последнего обрыва. Солнце начинало склоняться к закату. Косые лучи мягко
золотили зеленую мураву старого кладбища, играли на покосившихся крестах,
переливались в уцелевших окнах часовни. Было тихо, веяло спокойствием и
глубоким миром брошенного кладбища. Здесь уже мы не видели ни черепов, ни
костей, ни гробов. Зеленая, свежая трава ровным пологом любовно скрывала
ужас и безобразие смерти.
Мы были одни; только воробьи возились кругом да ласточки бесшумно
влетали и вылетали в окна старой часовни, которая стояла, грустно понурясь,
среди поросших травою могил, скромных крестов, полуразвалившихся каменных
гробниц, на развалинах которых стлалась густая зелень, пестрели разноцветные
головки лютиков, кашки, фиалок.
- Нет никого, - сказал один из моих спутников.
- Солнце заходит, - заметил другой, глядя на солнце, которое не
заходило еще, но стояло над горою.
Дверь часовни была крепко заколочена, окна - высоко над землею; однако
при помощи товарищей я надеялся взобраться на них и взглянуть внутрь
часовни.
- Не надо! - вскрикнул один из моих спутников, вдруг потерявший всю
свою храбрость, и схватил меня за руку.
- Пошел ко всем чертям, баба! - прикрикнул на него старший из нашей
маленькой армии, с готовностью подставляя спину.
Я храбро взобрался на нее, потом он выпрямился, и я стал ногами на его
плечи. В таком положении я без труда достал рукой раму и, убедясь в ее
крепости, поднялся к окну и сел на него.
- Ну, что же там? - спрашивали меня снизу с живым интересом.
Я молчал. Перегнувшись через косяк, я заглянул внутрь часовни, и оттуда
на меня пахнуло торжественною тишиной брошенного храма. Внутренность
высокого, узкого здания была лишена всяких украшений. Лучи вечернего солнца,
свободно врываясь в открытые окна, разрисовывали ярким золотом старые,
ободранные стены. Я увидел внутреннюю сторону запертой двери, провалившиеся
хоры, старые, истлевшие колонны, как бы покачнувшиеся под непосильною
тяжестью. Углы были затканы паутиной, и в них ютилась та особенная тьма,
которая залегает все углы таких старых зданий. От окна до пола казалось
гораздо дальше, чем до травы снаружи. Я смотрел точно в глубокую яму и
сначала не мог разглядеть каких-то предметов, еле выделявшихся на полу
странными очертаниями.
Между тем моим товарищам надоело стоять внизу, ожидая от меня известий,
и потому один из них, проделав то же, что и я раньше, повис рядом со мною,
держась за оконную раму.
- Что там такое? - с любопытством указал он на темный предмет,
видневшийся рядом с престолом.
- Поповская шапка.
- Нет, ведро.
- Зачем же тут ведро?
- Может быть, в нем когда-то были угли для кадила.
- Нет, это действительно шапка. Впрочем, можно посмотреть. Давай
привяжем к раме пояс, и ты по нем спустишься.
- Да, как же, так и спущусь... Полезай сам, если хочешь.
- Ну что ж! Думаешь, не полезу?
- И полезай!
Действуя по первому побуждению, я крепко связал два ремня, задел их за
раму и, отдав один конец товарищу, сам повис на другом. Когда моя нога
коснулась пола, я вздрогнул; но взгляд на участливо склонившуюся ко мне
рожицу моего приятеля восстановил мою бодрость. Стук каблука зазвенел под
потолком, отдался в пустоте часовни, в ее темных углах. Несколько воробьев
вспорхнули с насиженных мест на хорах и вылетели в большую прореху в крыше.
Со стены, на окнах которой мы сидели, глянуло на меня вдруг строгое лицо с
бородой, в терновом венце. Это склонялось из-под самого потолка гигантское
распятие. Мне было жутко; глаза моего друга сверкали захватывающим дух
любопытством и участием.
- Ты подойдешь? - спросил он тихо.
- Подойду, - ответил я так же, собираясь с духом. Но в эту минуту
случилось нечто совершенно неожиданное.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то
завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею пыли, и большая серая масса,
взмахнув крыльями, поднялась к прорехе в крыше. Часовня на мгновение как
будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела
из темного угла, мелькнула на фоне голубого неба в пролете и шарахнулась
вон.
Я почувствовал прилив судорожного страха.
- Подымай! - крикнул я товарищу, схватившись за ремень.
- Не бойся, не бойся! - успокаивал он, приготовляясь поднять меня на
свет дня и солнца.
Но вдруг лицо его исказилось от страха; он вскрикнул и мгновенно исчез,
спрыгнув с окна. Я инстинктивно оглянулся и увидел странное явление,
поразившее меня, впрочем, больше удивлением, чем ужасом.
Темный предмет нашего спора, шапка или ведро, оказавшийся в конце
концов горшком, мелькнул в воздухе и на глазах моих скрылся под престолом.
Я успел только разглядеть очертания небольшой, как будто детской руки.
Трудно передать мои ощущения в эту минуту, чувство, которое я
испытывал, нельзя даже назвать страхом. Я был на том свете. Откуда-то, точно
из другого мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою
дробью тревожный топот трех пар детских ног. Но вскоре затих и он. Я был
один, точно в гробу, ввиду каких-то странных и необъяснимых явлений.
Времени для меня не существовало, поэтому я не мог сказать, скоро ли я
услышал под престолом сдержанный шепот:
- Почему же он не лезет себе назад?
- Видишь, испугался.
Первый голос показался мне совсем детским; второй мог принадлежать
мальчику моего возраста. Мне показалось также, что в щели старого престола
сверкнула пара черных глаз.
- Что ж он теперь будет делать? - послышался опять шепот.
- А вот погоди, - ответил голос постарше.
Под престолом что-то сильно завозилось, он даже как будто покачнулся, и
в то же мгновение из-под него вынырнула фигура.
Это был мальчик лет девяти, больше меня, худощавый и тонкий, как
тростинка. Одет он был в грязной рубашонке, руки держал в карманах узких и
коротких штанишек. Темные курчавые волосы лохматились над черными
задумчивыми глазами.
Хотя незнакомец, явившийся на сцену столь неожиданным и странным
образом, подходил ко мне с тем беспечно-задорным видом, с каким всегда на
нашем базаре подходили друг к другу мальчишки, готовые вступить в драку, но
все же, увидев его, я сильно ободрился. Я ободрился еще более, когда из-под
того же престола или, вернее, из люка в полу часовни, который он покрывал,
сзади мальчика показалось еще грязное личико, обрамленное белокурыми
волосами и сверкавшее на меня детски-любопытными голубыми глазами.
Я несколько отодвинулся от стены и тоже положил руки в карманы. Это
было признаком, что я не боюсь противника и даже отчасти намекаю на мое к
нему презрение.
Мы стали друг против друга и обменялись взглядами. Оглядев меня с
головы до ног, мальчишка спросил:
- Ты здесь зачем?
- Так, - ответил я. - Тебе какое дело?
Мой противник повел плечом, как будто намереваясь вынуть руку из
кармана и ударить меня.
Я не моргнул и глазом.
- Я вот тебе покажу! - погрозил он.
Я выпятился грудью вперед:
- Ну, ударь... попробуй!..
Мгновение было критическое; от него зависел характер дальнейших
отношений. Я ждал, но мой противник, окинув меня тем же испытующим взглядом,
не шевелился.
- Я, брат, и сам... тоже... - сказал я, но уже более миролюбиво.
Между тем девочка, упершись маленькими ручонками в пол часовни,
старалась тоже выкарабкаться из люка. Она падала, вновь приподымалась и
наконец направилась нетвердыми шагами к мальчишке. Подойдя вплоть, она
крепко ухватилась за него и, прижавшись к нему, поглядела на меня удивленным
и отчасти испуганным взглядом.
Это решило исход дела; стало совершенно ясно, что в таком положении
мальчишка не мог драться, а я, конечно, был слишком великодушен, чтобы
воспользоваться его неудобным положением.
- Как твое имя? - спросил мальчик, гладя рукой белокурую головку
девочки.
- Вася. А ты кто такой?
- Я Валек... Я тебя знаю: ты живешь в саду над прудом. У вас большие
яблоки.
- Да, это правда, яблоки у нас хорошие... Не хочешь ли?
Вынув из кармана два яблока, назначавшиеся для расплаты с моею постыдно
бежавшей армией, я подал одно из них Валеку, другое протянул девочке. Но она
скрыла свое лицо, прижавшись к Валеку.
- Боится, - сказал тот и сам передал яблоко девочке.
- Зачем ты влез сюда? Разве я когда-нибудь лазал в ваш сад? - спросил
он затем.
- Что ж, приходи! Я буду рад, - ответил я радушно. Ответ этот озадачил
Валека; он призадумался.
- Я тебе не компания, - сказал он грустно.
- Отчего же? - спросил я, искренне огорченный грустным тоном, каким
были сказаны эти слова.
- Твой отец - пан судья.
- Ну так что же? - изумился я чистосердечно. - Ведь ты будешь играть со
мною, а не с отцом.
Валек покачал головой.
- Тыбурций не пустит, - сказал он, и, как будто это имя напомнило ему
что-то, он вдруг спохватился: - Послушай... Ты, кажется, славный хлопец, но
все-таки тебе лучше уйти. Если Тыбурций тебя застанет, будет плохо.
Я согласился, что мне действительно пора уходить. Последние лучи солнца
уходили уже сквозь окна часовни, а до города было не близко.
- Как же мне отсюда выйти?
- Я тебе укажу дорогу. Мы выйдем вместе.
- А она? - ткнул я пальцем в нашу маленькую даму.
- Маруся? Она тоже пойдет с нами.
- Как, в окно?
Валек задумался.
- Нет, вот что: я тебе помогу взобраться на окно, а мы выйдем другим
ходом.
С помощью моего нового приятеля я поднялся к окну. Отвязав ремень, я
обвил его вокруг рамы и, держась за оба конца, повис в воздухе. Затем,
отпустив один конец, я спрыгнул на землю и выдернул ремень. Валек и Маруся
ждали меня уже под стеной снаружи.
Солнце недавно еще село за гору. Город утонул в лилово-туманной тени, и
только верхушки высоких тополей на острове резко выделялись червонным
золотом, разрисованные последними лучами заката. Мне казалось, что с тех пор
как я явился сюда, на старое кладбище, прошло не менее суток, что это было
вчера.
- Как хорошо! - сказал я, охваченный свежестью наступающего вечера и
вдыхая полною грудью влажную прохладу.
- Скучно здесь... - с грустью произнес Валек.
- Вы все здесь живете? - спросил я, когда мы втроем стали спускаться с
горы.
- Здесь.
- Где же ваш дом?
Я не мог себе представить, чтобы дети могли жить без "дома".
Валек усмехнулся с обычным грустным видом и ничего не ответил.
Мы миновали крутые обвалы, так как Валек знал более удобную дорогу.
Пройдя меж камышей по высохшему болоту и переправившись через ручеек по
тонким дощечкам, мы очутились у подножия горы, на равнине.
Тут надо было расстаться. Пожав руку моему новому знакомому, я протянул
ее также и девочке. Она ласково подала мне свою крохотную ручонку и, глядя
снизу вверх голубыми глазами, спросила:
- Ты придешь к нам опять?
- Приду, - ответил я, - непременно!..
- Что ж, - сказал в раздумье Валек, - приходи, пожалуй, только в такое
время, когда наши будут в городе.
- Кто это "ваши"?
- Да наши... все: Тыбурций, "профессор"... хотя тот, пожалуй, не
помешает.
- Хорошо. Я посмотрю, когда они будут в городе, и тогда приду. А пока
прощайте!
- Эй, послушай-ка! - крикнул мне Валек, когда я отошел несколько шагов.
- А ты болтать не будешь о том, что был у нас?
- Никому не скажу, - ответил я твердо.
- Ну вот, это хорошо! А этим твоим дуракам, когда станут приставать,
скажи, что видел черта.
- Ладно, скажу.
- Ну, прощай!
- Прощай.
Густые сумерки залегли над Княжьим-Веном, когда я приблизился к забору
своего сада. Над замком зарисовался тонкий серп луны, загорелись звезды. Я
хотел уже подняться на забор, как кто-то схватил меня за руку.
- Вася, друг, - заговорил взволнованным шепотом мой бежавший товарищ. -
Как же это ты?.. Голубчик!..
- А вот, как видишь... А вы все меня бросили!..
Он потупился, но любопытство взяло верх над чувством стыда, и он
спросил опять:
- Что же там было?
- Что! - ответил я тоном, не допускавшим сомнения. - Разумеется,
черти... А вы - трусы.
И, отмахнувшись от сконфуженного товарища, я полез на забор.
Через четверть часа я спал уже глубоким сном, и во сне мне виделись
действительные черти, весело выскакивавшие из черного люка. Валек гонял их
ивовым прутиком, а Маруся, весело сверкая глазками, смеялась и хлопала в
ладоши.