Сказка Робинзон Крузо
Читать сказки онлайн / Авторские сказки / Сказки Даниэля Дефо
ГЛАВА ПЯТАЯ
Робинзон поселяется в Бразилии. - Он снова уходит в море. Корабль его терпит крушение
Капитан был великодушен и щедр не только на словах, но и на деле. Он
добросовестно выполнил все свои обещания. Он приказал, чтобы никто из
матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробный
список всех принадлежащих мне вещей, велел сложить их вместе со своими
вещами, а список вручил мне, чтобы по прибытии в Бразилию я мог получить
все сполна.
Ему захотелось купить мою шлюпку. Шлюпка действительно была хороша.
Капитан сказал, что купит ее для своего корабля, и спросил, сколько я хочу
за нее.
- Вы, - ответил я, - сделали мне столько добра, что я ни в коем
случае не считаю себя вправе назначать цену за шлюпку. Сколько дадите,
столько и возьму.
Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за
мою шлюпку восемьдесят червонцев тотчас же по приезде в Бразилию, но, если
там найдется у меня другой покупатель, который предложит мне больше,
капитан заплатит мне столько же.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно. В пути мы
помогали матросам, и они подружились с нами. После двадцатидвухдневного
плавания мы вошли в бухту Всех Святых. Тут я окончательно почувствовал,
что бедствия мои позади, что я уже свободный человек, а не раб и что жизнь
моя начинается сызнова.
Я никогда не забуду, как великодушно отнесся ко мне капитан
португальского корабля.
Он не взял с меня ни гроша за проезд; он в полной сохранности
возвратил мне все мои вещи, вплоть до трех глиняных кувшинов; он дал мне
сорок золотых за львиную шкуру и двадцать - за шкуру леопарда и вообще
купил все, что у меня было лишнего и что мне было удобно продать, в том
числе ящик с винами, два ружья и оставшийся воск (часть которого пошла у
нас на свечи). Одним словом, когда я продал ему большую часть своего
имущества и сошел на берег Бразилии, в кармане у меня было двести двадцать
золотых.
Мне не хотелось расставаться с моим спутником Ксури: он был таким
верным и надежным товарищем, он помог мне добыть свободу. Но у меня ему
было нечего делать; к тому же я не был уверен, что мне удастся его
прокормить. Поэтому я очень обрадовался, когда капитан заявил мне, что ему
нравится этот мальчишка, что он охотно возьмет его к себе на корабль и
сделает моряком.
Вскоре по приезде в Бразилию мой друг капитан ввел меня в дом одного
своего знакомого. То был владелец плантации сахарного тростника и
сахарного завода. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому
мог изучить сахарное производство.
Видя, как хорошо живется здешним плантаторам и как быстро они
богатеют, я решил поселиться в Бразилии и тоже заняться производством
сахара. На все свои наличные деньги я взял в аренду участок земли и стал
составлять план моей будущей плантации и усадьбы.
У меня был сосед по плантации, приехавший сюда из Лиссабона. Звали
его Уэллс. Родом он был англичанин, но давно уже перешел в португальское
подданство. Мы с ним скоро сошлись и были в самых приятельских отношениях.
Первые два года мы оба еле могли прокормиться нашими урожаями. Но по мере
того как земля разрабатывалась, мы становились богаче.
Прожив в Бразилии года четыре и постепенно расширяя свое дело, я,
само собою разумеется, не только изучил испанский язык, но и познакомился
со всеми соседями, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам
приморского города. Многие из них стали моими друзьями. Мы нередко
встречались, и, конечно, я зачастую рассказывал им о двух моих поездках к
Гвинейскому берегу, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как
легко там за какие-нибудь безделушки - за бусы, ножи, ножницы, топоры или
зеркальца - приобрести золотой песок и слоновую кость.
Они всегда слушали меня с большим интересом и подолгу обсуждали то,
что я рассказывал им.
Однажды пришли ко мне трое из них и, взяв с меня слово, что весь наш
разговор останется в тайне, сказали:
- Вы говорите, что там, где вы были, можно легко достать целые груды
золотого песку и других драгоценностей. Мы хотим снарядить корабль в
Гвинею за золотом. Согласны ли вы поехать в Гвинею? Вам не придется
вкладывать в это предприятие ни гроша: мы дадим вам все, что нужно для
обмена. За ваш труд вы получите свою долю прибыли, такую же, как и каждый
из нас.
Мне следовало бы отказаться и надолго остаться в плодородной
Бразилии, но, повторяю, я всегда был виновником собственных несчастий. Мне
страстно захотелось испытать новые морские приключения, и голова у меня
закружилась от радости.
В юности я был не в силах побороть свою любовь к путешествиям и не
послушал добрых советов отца. Так и теперь я не мог устоять против
соблазнительного предложения моих бразильских друзей.
Я ответил им, что охотно поеду в Гвинею, с тем, однако, условием,
чтобы во время моего путешествия они присмотрели за моими владениями и
распорядились ими по моим указаниям в случае, если я не вернусь.
Они торжественно обещали выполнить мои пожелания и скрепили наш
договор письменным обязательством. Я же, со своей стороны, сделал
завещание на случай смерти: все свое движимое и недвижимое имущество я
завещал португальскому капитану, который спас мне жизнь. Но при этом я
сделал оговорку, чтобы часть капитала он отправил в Англию моим
престарелым родителям.
Корабль был снаряжен, и мои компаньоны, согласно условию, нагрузили
его товаром.
И вот еще раз - в недобрый час! - 1 сентября 1659 года я ступил на
палубу корабля. Это был тот самый день, в который восемь лет назад я
убежал из отцовского дома и так безумно загубил свою молодость.
На двенадцатый день нашего плавания мы пересекли экватор и находились
под семью градусами двадцатью двумя минутами северной широты, когда на нас
неожиданно налетел бешеный шквал. Он налетел с юго-востока, потом стал
дуть в противоположную сторону и, наконец, подул с северо-востока - дул
непрерывно с такой ужасающей силой, что в течение двенадцати дней нам
пришлось, отдавшись во власть урагана, плыть, куда гнали нас волны.
Нечего говорить, что все эти двенадцать дней я ежеминутно ждал
смерти, да и никто из нас не думал, что останется в живых.
Однажды ранним утром (ветер все еще дул с прежней силой) один из
матросов крикнул:
- Земля!
Но не успели мы выбежать из кают, чтобы узнать, мимо каких берегов
несется наше несчастное судно, как почувствовали, что оно село на мель. В
тот же миг от внезапной остановки всю нашу палубу окатило такой неистовой
и могучей волной, что мы принуждены были тотчас же скрыться в каютах.
Корабль так глубоко засел в песке, что нечего было и думать стащить
его с мели. Нам оставалось одно: позаботиться о спасении собственной
жизни. У нас были две шлюпки. Одна висела за кормой; во время шторма ее
разбило и унесло в море. Оставалась другая, но никто не знал, удастся ли
спустить ее на воду. А между тем размышлять было некогда: корабль мог
каждую минуту расколоться надвое.
Помощник капитана бросился к шлюпке и с помощью матросов перебросил
ее через борт. Мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку и отдались на
волю бушующих волн, так как, хотя шторм уже поутих, все-таки на берег
набегали громадные волны и море по всей справедливости могло быть названо
бешеным.
Наше положение стало еще более страшным: мы видели ясно, что шлюпку
сейчас захлестнет и что нам невозможно спастись. Паруса у нас не было, а
если б и был, он оказался бы совершенно бесполезным для нас. Мы гребли к
берегу с отчаянием в сердце, как люди, которых ведут на казнь. Мы все
понимали, что, едва только шлюпка подойдет ближе к земле, прибой тотчас же
разнесет ее в щепки. Подгоняемые ветром, мы налегли на весла,
собственноручно приближая свою гибель.
Так несло нас мили четыре, и вдруг разъяренный вал, высокий, как
гора, набежал с кормы на нашу шлюпку. Это был последний, смертельный удар.
Шлюпка перевернулась. В тот же миг мы очутились под водой. Буря в одну
секунду раскидала нас в разные стороны.
Невозможно описать то смятение чувств и мыслей, которые я испытал,
когда меня накрыла волна. Я очень хорошо плаваю, но у меня не было сил
сразу вынырнуть из этой пучины, чтобы перевести дыхание, и я чуть не
задохся. Волна подхватила меня, протащила по направлению к земле,
разбилась и отхлынула прочь, оставив меня полумертвым, так как я
наглотался воды. Я перевел дух и немного пришел в себя. Увидев, что земля
так близко (гораздо ближе, чем я ожидал), я вскочил на ноги и с
чрезвычайной поспешностью направился к берегу. Я надеялся достичь его,
прежде чем набежит и подхватит меня другая волна, но скоро понял, что мне
от нее не уйти: море шло на меня, как большая гора; оно нагоняло меня, как
свирепый враг, с которым невозможно бороться. Я и не сопротивлялся тем
волнам, которые несли меня к берегу; но чуть только, отхлынув от земли,
они уходили назад, я всячески барахтался и бился, чтобы они не унесли меня
обратно в море.
Следующая волна была огромна: не меньше двадцати или тридцати футов
вышиной. Она похоронила меня глубоко под собою. Затем меня подхватило и с
необыкновенной быстротой помчало к земле. Долго я плыл по течению, помогая
ему изо всех сил, и чуть не задохся в воде, как вдруг почувствовал, что
меня несет куда-то вверх. Вскоре, к моему величайшему счастью, мои руки и
голова оказались над поверхностью воды, и хотя секунды через две на меня
налетела другая волна, но все же эта краткая передышка придала мне силы и
бодрости.
Новая волна опять накрыла меня с головою, но на этот раз я пробыл под
водой не так долго. Когда волна разбилась и отхлынула, я не поддался ее
натиску, а поплыл к берегу и вскоре снова почувствовал, что у меня под
ногами земля.
Я постоял две-три секунды, вздохнул всей грудью и из последних сил
бросился бежать к берегу.
Но и теперь я не ушел от разъяренного моря: оно снова пустилось за
мной вдогонку. Еще два раза волны настигали меня и несли к берегу, который
в этом месте был очень отлогим.
Последняя волна с такой силой швырнула меня о скалу, что я потерял
сознание.
Некоторое время я был совершенно беспомощен, и, если бы в ту минуту
море снова успело налететь на меня, я непременно захлебнулся бы в воде.
К счастью, ко мне вовремя вернулось сознание. Увидев, что сейчас меня
снова накроет волна, я крепко уцепился за выступ утеса и, задержав
дыхание, старался переждать, пока она схлынет.
Здесь, ближе к земле, волны были не такие огромные. Когда вода
схлынула, я опять побежал вперед и очутился настолько близко к берегу, что
следующая волна хоть и окатила меня всего, с головой, но уже не могла
унести в море.
Я пробежал еще несколько шагов и почувствовал с радостью, что стою на
твердой земле. Я стал карабкаться по прибрежным скалам и, добравшись до
высокого бугра, упал на траву. Здесь я был в безопасности: вода не могла
доплеснуть до меня.
Я думаю, не существует таких слов, которыми можно было бы изобразить
радостные чувства человека, восставшего, так сказать, из гроба! Я стал
бегать и прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал. Все мое
существо, если можно так выразиться, было охвачено мыслями о моем
счастливом спасении.
Но тут я внезапно подумал о своих утонувших товарищах. Мне стало жаль
их, потому что во время плавания я успел привязаться ко многим из них. Я
вспоминал их лица, имена. Увы, никого из них я больше не видел; от них и
следов не осталось, кроме трех принадлежавших им шляп, одного колпака да
двух непарных башмаков, выброшенных морем на сушу.
Посмотрев туда, где стоял наш корабль, я еле разглядел его за грядою
высоких волн - так он был далеко! И я сказал себе: "Какое это счастье,
великое счастье, что я добрался в такую бурю до этого далекого берега!"
Выразив такими словами свою горячую радость по случаю избавления от
смертельной опасности, я вспомнил, что земля может быть так же страшна,
как и море, что я не знаю, куда я попал, и что мне необходимо в самом
непродолжительном времени тщательно осмотреть незнакомую местность.
Как только я подумал об этом, мои восторги тотчас же остыли: я понял,
что хоть я и спас свою жизнь, но не спасся от несчастий, лишений и ужасов.
Вся одежда моя промокла насквозь, а переодеться было не во что. У меня не
было ни пищи, ни пресной воды, чтобы подкрепить свои силы. Какое будущее
ожидало меня? Либо я умру от голода, либо меня растерзают лютые звери. И,
что всего печальнее, я не мог охотиться за дичью, не мог обороняться от
зверей, так как при мне не было никакого оружия. Вообще при мне не
оказалось ничего, кроме ножа да жестянки с табаком.
Это привело меня в такое отчаяние, что я стал бегать по берегу взад и
вперед как безумный.
Приближалась ночь, и я с тоской спрашивал себя: "Что ожидает меня,
если в этой местности водятся хищные звери? Ведь они всегда выходят на
охоту по ночам".
Неподалеку стояло широкое, ветвистое дерево. Я решил взобраться на
него и просидеть среди его ветвей до утра. Ничего другого не мог я
придумать, чтобы спастись от зверей. "А когда придет утро, - сказал я
себе, - я успею поразмыслить о том, какой смертью мне суждено умереть,
потому что жить в этих пустынных местах невозможно".
Меня мучила жажда. Я пошел посмотреть, нет ли где поблизости пресной
воды, и, отойдя на четверть мили от берега, к великой моей радости,
отыскал ручеек.
Напившись и положив себе в рот табаку, чтобы заглушить голод, я
воротился к дереву, влез на него и устроился в его ветвях таким образом,
чтобы не свалиться во сне. Затем срезал недлинный сук и, сделав себе
дубинку на случай нападения врагов, уселся поудобнее и от страшной
усталости крепко уснул.
Спал я сладко, как не многим спалось бы на столь неудобной постели, и
вряд ли кто-нибудь после такого ночлега просыпался таким свежим и бодрым.
Робинзон поселяется в Бразилии. - Он снова уходит в море. Корабль его терпит крушение
Капитан был великодушен и щедр не только на словах, но и на деле. Он
добросовестно выполнил все свои обещания. Он приказал, чтобы никто из
матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробный
список всех принадлежащих мне вещей, велел сложить их вместе со своими
вещами, а список вручил мне, чтобы по прибытии в Бразилию я мог получить
все сполна.
Ему захотелось купить мою шлюпку. Шлюпка действительно была хороша.
Капитан сказал, что купит ее для своего корабля, и спросил, сколько я хочу
за нее.
- Вы, - ответил я, - сделали мне столько добра, что я ни в коем
случае не считаю себя вправе назначать цену за шлюпку. Сколько дадите,
столько и возьму.
Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за
мою шлюпку восемьдесят червонцев тотчас же по приезде в Бразилию, но, если
там найдется у меня другой покупатель, который предложит мне больше,
капитан заплатит мне столько же.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно. В пути мы
помогали матросам, и они подружились с нами. После двадцатидвухдневного
плавания мы вошли в бухту Всех Святых. Тут я окончательно почувствовал,
что бедствия мои позади, что я уже свободный человек, а не раб и что жизнь
моя начинается сызнова.
Я никогда не забуду, как великодушно отнесся ко мне капитан
португальского корабля.
Он не взял с меня ни гроша за проезд; он в полной сохранности
возвратил мне все мои вещи, вплоть до трех глиняных кувшинов; он дал мне
сорок золотых за львиную шкуру и двадцать - за шкуру леопарда и вообще
купил все, что у меня было лишнего и что мне было удобно продать, в том
числе ящик с винами, два ружья и оставшийся воск (часть которого пошла у
нас на свечи). Одним словом, когда я продал ему большую часть своего
имущества и сошел на берег Бразилии, в кармане у меня было двести двадцать
золотых.
Мне не хотелось расставаться с моим спутником Ксури: он был таким
верным и надежным товарищем, он помог мне добыть свободу. Но у меня ему
было нечего делать; к тому же я не был уверен, что мне удастся его
прокормить. Поэтому я очень обрадовался, когда капитан заявил мне, что ему
нравится этот мальчишка, что он охотно возьмет его к себе на корабль и
сделает моряком.
Вскоре по приезде в Бразилию мой друг капитан ввел меня в дом одного
своего знакомого. То был владелец плантации сахарного тростника и
сахарного завода. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому
мог изучить сахарное производство.
Видя, как хорошо живется здешним плантаторам и как быстро они
богатеют, я решил поселиться в Бразилии и тоже заняться производством
сахара. На все свои наличные деньги я взял в аренду участок земли и стал
составлять план моей будущей плантации и усадьбы.
У меня был сосед по плантации, приехавший сюда из Лиссабона. Звали
его Уэллс. Родом он был англичанин, но давно уже перешел в португальское
подданство. Мы с ним скоро сошлись и были в самых приятельских отношениях.
Первые два года мы оба еле могли прокормиться нашими урожаями. Но по мере
того как земля разрабатывалась, мы становились богаче.
Прожив в Бразилии года четыре и постепенно расширяя свое дело, я,
само собою разумеется, не только изучил испанский язык, но и познакомился
со всеми соседями, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам
приморского города. Многие из них стали моими друзьями. Мы нередко
встречались, и, конечно, я зачастую рассказывал им о двух моих поездках к
Гвинейскому берегу, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как
легко там за какие-нибудь безделушки - за бусы, ножи, ножницы, топоры или
зеркальца - приобрести золотой песок и слоновую кость.
Они всегда слушали меня с большим интересом и подолгу обсуждали то,
что я рассказывал им.
Однажды пришли ко мне трое из них и, взяв с меня слово, что весь наш
разговор останется в тайне, сказали:
- Вы говорите, что там, где вы были, можно легко достать целые груды
золотого песку и других драгоценностей. Мы хотим снарядить корабль в
Гвинею за золотом. Согласны ли вы поехать в Гвинею? Вам не придется
вкладывать в это предприятие ни гроша: мы дадим вам все, что нужно для
обмена. За ваш труд вы получите свою долю прибыли, такую же, как и каждый
из нас.
Мне следовало бы отказаться и надолго остаться в плодородной
Бразилии, но, повторяю, я всегда был виновником собственных несчастий. Мне
страстно захотелось испытать новые морские приключения, и голова у меня
закружилась от радости.
В юности я был не в силах побороть свою любовь к путешествиям и не
послушал добрых советов отца. Так и теперь я не мог устоять против
соблазнительного предложения моих бразильских друзей.
Я ответил им, что охотно поеду в Гвинею, с тем, однако, условием,
чтобы во время моего путешествия они присмотрели за моими владениями и
распорядились ими по моим указаниям в случае, если я не вернусь.
Они торжественно обещали выполнить мои пожелания и скрепили наш
договор письменным обязательством. Я же, со своей стороны, сделал
завещание на случай смерти: все свое движимое и недвижимое имущество я
завещал португальскому капитану, который спас мне жизнь. Но при этом я
сделал оговорку, чтобы часть капитала он отправил в Англию моим
престарелым родителям.
Корабль был снаряжен, и мои компаньоны, согласно условию, нагрузили
его товаром.
И вот еще раз - в недобрый час! - 1 сентября 1659 года я ступил на
палубу корабля. Это был тот самый день, в который восемь лет назад я
убежал из отцовского дома и так безумно загубил свою молодость.
На двенадцатый день нашего плавания мы пересекли экватор и находились
под семью градусами двадцатью двумя минутами северной широты, когда на нас
неожиданно налетел бешеный шквал. Он налетел с юго-востока, потом стал
дуть в противоположную сторону и, наконец, подул с северо-востока - дул
непрерывно с такой ужасающей силой, что в течение двенадцати дней нам
пришлось, отдавшись во власть урагана, плыть, куда гнали нас волны.
Нечего говорить, что все эти двенадцать дней я ежеминутно ждал
смерти, да и никто из нас не думал, что останется в живых.
Однажды ранним утром (ветер все еще дул с прежней силой) один из
матросов крикнул:
- Земля!
Но не успели мы выбежать из кают, чтобы узнать, мимо каких берегов
несется наше несчастное судно, как почувствовали, что оно село на мель. В
тот же миг от внезапной остановки всю нашу палубу окатило такой неистовой
и могучей волной, что мы принуждены были тотчас же скрыться в каютах.
Корабль так глубоко засел в песке, что нечего было и думать стащить
его с мели. Нам оставалось одно: позаботиться о спасении собственной
жизни. У нас были две шлюпки. Одна висела за кормой; во время шторма ее
разбило и унесло в море. Оставалась другая, но никто не знал, удастся ли
спустить ее на воду. А между тем размышлять было некогда: корабль мог
каждую минуту расколоться надвое.
Помощник капитана бросился к шлюпке и с помощью матросов перебросил
ее через борт. Мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку и отдались на
волю бушующих волн, так как, хотя шторм уже поутих, все-таки на берег
набегали громадные волны и море по всей справедливости могло быть названо
бешеным.
Наше положение стало еще более страшным: мы видели ясно, что шлюпку
сейчас захлестнет и что нам невозможно спастись. Паруса у нас не было, а
если б и был, он оказался бы совершенно бесполезным для нас. Мы гребли к
берегу с отчаянием в сердце, как люди, которых ведут на казнь. Мы все
понимали, что, едва только шлюпка подойдет ближе к земле, прибой тотчас же
разнесет ее в щепки. Подгоняемые ветром, мы налегли на весла,
собственноручно приближая свою гибель.
Так несло нас мили четыре, и вдруг разъяренный вал, высокий, как
гора, набежал с кормы на нашу шлюпку. Это был последний, смертельный удар.
Шлюпка перевернулась. В тот же миг мы очутились под водой. Буря в одну
секунду раскидала нас в разные стороны.
Невозможно описать то смятение чувств и мыслей, которые я испытал,
когда меня накрыла волна. Я очень хорошо плаваю, но у меня не было сил
сразу вынырнуть из этой пучины, чтобы перевести дыхание, и я чуть не
задохся. Волна подхватила меня, протащила по направлению к земле,
разбилась и отхлынула прочь, оставив меня полумертвым, так как я
наглотался воды. Я перевел дух и немного пришел в себя. Увидев, что земля
так близко (гораздо ближе, чем я ожидал), я вскочил на ноги и с
чрезвычайной поспешностью направился к берегу. Я надеялся достичь его,
прежде чем набежит и подхватит меня другая волна, но скоро понял, что мне
от нее не уйти: море шло на меня, как большая гора; оно нагоняло меня, как
свирепый враг, с которым невозможно бороться. Я и не сопротивлялся тем
волнам, которые несли меня к берегу; но чуть только, отхлынув от земли,
они уходили назад, я всячески барахтался и бился, чтобы они не унесли меня
обратно в море.
Следующая волна была огромна: не меньше двадцати или тридцати футов
вышиной. Она похоронила меня глубоко под собою. Затем меня подхватило и с
необыкновенной быстротой помчало к земле. Долго я плыл по течению, помогая
ему изо всех сил, и чуть не задохся в воде, как вдруг почувствовал, что
меня несет куда-то вверх. Вскоре, к моему величайшему счастью, мои руки и
голова оказались над поверхностью воды, и хотя секунды через две на меня
налетела другая волна, но все же эта краткая передышка придала мне силы и
бодрости.
Новая волна опять накрыла меня с головою, но на этот раз я пробыл под
водой не так долго. Когда волна разбилась и отхлынула, я не поддался ее
натиску, а поплыл к берегу и вскоре снова почувствовал, что у меня под
ногами земля.
Я постоял две-три секунды, вздохнул всей грудью и из последних сил
бросился бежать к берегу.
Но и теперь я не ушел от разъяренного моря: оно снова пустилось за
мной вдогонку. Еще два раза волны настигали меня и несли к берегу, который
в этом месте был очень отлогим.
Последняя волна с такой силой швырнула меня о скалу, что я потерял
сознание.
Некоторое время я был совершенно беспомощен, и, если бы в ту минуту
море снова успело налететь на меня, я непременно захлебнулся бы в воде.
К счастью, ко мне вовремя вернулось сознание. Увидев, что сейчас меня
снова накроет волна, я крепко уцепился за выступ утеса и, задержав
дыхание, старался переждать, пока она схлынет.
Здесь, ближе к земле, волны были не такие огромные. Когда вода
схлынула, я опять побежал вперед и очутился настолько близко к берегу, что
следующая волна хоть и окатила меня всего, с головой, но уже не могла
унести в море.
Я пробежал еще несколько шагов и почувствовал с радостью, что стою на
твердой земле. Я стал карабкаться по прибрежным скалам и, добравшись до
высокого бугра, упал на траву. Здесь я был в безопасности: вода не могла
доплеснуть до меня.
Я думаю, не существует таких слов, которыми можно было бы изобразить
радостные чувства человека, восставшего, так сказать, из гроба! Я стал
бегать и прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал. Все мое
существо, если можно так выразиться, было охвачено мыслями о моем
счастливом спасении.
Но тут я внезапно подумал о своих утонувших товарищах. Мне стало жаль
их, потому что во время плавания я успел привязаться ко многим из них. Я
вспоминал их лица, имена. Увы, никого из них я больше не видел; от них и
следов не осталось, кроме трех принадлежавших им шляп, одного колпака да
двух непарных башмаков, выброшенных морем на сушу.
Посмотрев туда, где стоял наш корабль, я еле разглядел его за грядою
высоких волн - так он был далеко! И я сказал себе: "Какое это счастье,
великое счастье, что я добрался в такую бурю до этого далекого берега!"
Выразив такими словами свою горячую радость по случаю избавления от
смертельной опасности, я вспомнил, что земля может быть так же страшна,
как и море, что я не знаю, куда я попал, и что мне необходимо в самом
непродолжительном времени тщательно осмотреть незнакомую местность.
Как только я подумал об этом, мои восторги тотчас же остыли: я понял,
что хоть я и спас свою жизнь, но не спасся от несчастий, лишений и ужасов.
Вся одежда моя промокла насквозь, а переодеться было не во что. У меня не
было ни пищи, ни пресной воды, чтобы подкрепить свои силы. Какое будущее
ожидало меня? Либо я умру от голода, либо меня растерзают лютые звери. И,
что всего печальнее, я не мог охотиться за дичью, не мог обороняться от
зверей, так как при мне не было никакого оружия. Вообще при мне не
оказалось ничего, кроме ножа да жестянки с табаком.
Это привело меня в такое отчаяние, что я стал бегать по берегу взад и
вперед как безумный.
Приближалась ночь, и я с тоской спрашивал себя: "Что ожидает меня,
если в этой местности водятся хищные звери? Ведь они всегда выходят на
охоту по ночам".
Неподалеку стояло широкое, ветвистое дерево. Я решил взобраться на
него и просидеть среди его ветвей до утра. Ничего другого не мог я
придумать, чтобы спастись от зверей. "А когда придет утро, - сказал я
себе, - я успею поразмыслить о том, какой смертью мне суждено умереть,
потому что жить в этих пустынных местах невозможно".
Меня мучила жажда. Я пошел посмотреть, нет ли где поблизости пресной
воды, и, отойдя на четверть мили от берега, к великой моей радости,
отыскал ручеек.
Напившись и положив себе в рот табаку, чтобы заглушить голод, я
воротился к дереву, влез на него и устроился в его ветвях таким образом,
чтобы не свалиться во сне. Затем срезал недлинный сук и, сделав себе
дубинку на случай нападения врагов, уселся поудобнее и от страшной
усталости крепко уснул.
Спал я сладко, как не многим спалось бы на столь неудобной постели, и
вряд ли кто-нибудь после такого ночлега просыпался таким свежим и бодрым.